Полубородый - Шарль Левински

это озеро. Может, оно пересохло или Господь Бог, создавая мир, забыл про него, и мне так и оставаться Никем.

Все люди, каких я знаю, имеют в жизни прочное место, только у меня его нет. Цюгер разбирается в древесине, Криенбюль в вине, дядя Алисий солдат, Поли тоже хочет стать солдатом, Полубородый помогает людям выздороветь, а Гени умеет давать хорошие советы. Даже близнецы Итен и Чёртова Аннели имеют своё место в мире, но они, правда, обладают и особыми способностями. А я умею только на флейте играть, немножко, да ещё всё хорошо запоминаю. Если я услышал какую историю, могу её пересказать и спустя долгое время. Но для жизни этого недостаточно.

Кузнец Штоффель тоже человек, имеющий прочное место; мир без него не мог бы обойтись. С тех пор как он разгромил жильё аббата, ему заметно полегчало, как больному, которому лекарь выдавил из раны весь гной, и теперь рана больше не болит. В кузнечном деле я немного разбираюсь, как мне казалось, и я спросил у Штоффеля, не понадоблюсь ли ему снова – раздувать кузнечные мехи или хотя бы прибираться. Он засмеялся и сказал, что тогда бы он вызвал глашатая, который разнёс бы по улицам весть, что теперь у него работает самый худший в мире кузнец.

Но потом ему всё-таки вспомнилось, что бы я мог для него сделать, этому даже обучаться не надо, а он бы мне за это даже заплатил. Это было то, о чём бы я никогда в жизни не подумал, но Штоффель сказал, что это как раз для меня: у меня хорошо подвешен язык, и я умею рассказывать истории, Кэттерли всегда слушала меня с удовольствием. Речь шла об этом новом оружии, которое они с Полубородым изобрели вдвоём. После истории в Айнзидельне к нему уже обращались два человека заказать такое оружие и для себя; Штоффель говорит, что на таких заказах можно заработать больше, чем на подковах для лошадей. Но до тех пор, пока люди не знают про это оружие, они о нём и не мечтают; не стоять же кузнецу на рынке, показывая его. Об этом должны разноситься слухи, как они разносятся про то, что Полубородый умеет рвать зубы и лечить болезни, и вот в этом я мог бы оказаться ему полезным. Я должен обойти окрестные деревни, повод для этого найдётся всегда, и если люди будут спрашивать у меня, что есть новенького, я должен рассказать им о его изобретении, способном на большее, чем любое другое оружие: колоть, рубить, стягивать всадника с коня, и как оно оправдало себя в Айнзидельне. Упоминать Хубертуса и его отрезанный нос лучше не надо, уж этим Штоффель не гордится, а во всём остальном я могу и приврать, присочинив пару габсбургских солдат, побеждённых или выведенных из строя, а если спросят, где можно обзавестись таким оружием, я должен сказать: если вы уговорите кузнеца Штоффеля в Эгери, он вам, может, и сделает такое же.

Я сперва помедлил, но должен признаться: недолго. Гени сказал, это хотя и не то, что бы ему нравилось, но и запрещать он мне это не станет. Если ты в жизни стоял перед какой-то дверью и тебе её не открыли, ты потом до самой смерти будешь думать, что вот она-то и вела в рай. Одну неделю я могу выделить на это занятие, я её заслужил пахотой, но я должен при этом быть сдержаннее в преувеличениях, никто не купит корову у человека, который уверяет, что она ещё и яйца может нести.

Первый опыт я проделал в Штайнене, там, откуда родом наш правитель. Поводом для посещения я придумал, что у нас не хватает посевного зерна и я поехал присмотреть, не продаёт ли кто. Я так прикинул, что теперь, когда идёт сев, наверняка ни у кого нет лишнего, да так оно и было. Даже если бы кто мне и предложил, я бы как-нибудь выкрутился, сказал бы, что для меня это дорого или что надо подумать. Повернуть разговор в нужную сторону было нетрудно, люди повсюду падки на новости. Дело пошло лучше, чем я мог ожидать, гораздо лучше, я даже был взволнован, но это волнение доставляло мне удовольствие. Я ещё подумал, не так ли бывает и у Чёртовой Аннели всякий раз, когда перед ней сидят люди и ждут первую историю, но, вероятно, она уже слишком часто переживала это и думает при рассказе совсем о других вещах: дадут ли ей поесть чего-то вкусного или что ей делать с волдырями на ступнях. У меня же было очень хорошее чувство, что все меня внимательно слушают, в последний раз со мной такое было, когда я объяснял мальчишкам правила игры «Межевой спор». Поэтому я позволил себе гораздо больше преувеличений, чем намеревался, рассказал не про нескольких солдатах Габсбургов, но о целом отряде, а битву с ними я изобразил такой свирепой, что кровь летела брызгами. И если бы не Штоффель и не его чудодейственное оружие, то нас бы уже не было в живых.

После этого ко мне подошёл мужчина и сказал, что сам тоже был в Айнзидельне. Я думал, он хочет меня уличить, что, мол, в действительности всё было не так, как я изобразил, но он наоборот сказал, что всё именно так и было, как раз эту схватку он особенно хорошо помнит и такое оружие кузнеца Штоффеля непременно должен заказать и для себя. То же самое было со мной потом и в других местах: из тех людей, которые могли знать события лучше меня, ни один мне не возразил; всё, что я выдумал, они подтвердили, причём таким образом, что было заметно: они и сами поверили в это, потому что история, которую кругом будут пересказывать, делала героями и их самих. Для меня это было так соблазнительно, будто передо мной стоял горшок сладкой каши и я не мог перестать черпать ложкой всё глубже и глубже. Если уж начнёшь рассказывать, то в голову приходит всё больше, с этим ничего не поделаешь. Отряд солдат становился всё многочисленнее, знамя герцога превращалось в знамя короля, и нам преградили путь не пешком, а налетели на нас конницей, в тяжёлых доспехах. И ни разу, никогда, никто не сказал, что я привираю. Не хочу бахвалиться, но это совершенно точно происходило оттого, что эту историю я рассказывал действительно хорошо.

В последний день недели, которую мне выделил Гени, случилось нечто неожиданное: местечко, куда я пришёл,