В поисках Солнца - Ален Жербо

Firecrest простоял в доках месяц в густом дыму и ужасной угольной пыли, которую разносил юго-восточный ветер. Командор Королевского яхт-клуба и некоторые его члены навестили меня. В Кейптауне было несколько круизных яхт, в отличие от Дурбана, где они занимались только гонками, и члены клуба проявили большой интерес к Firecrest и планам моей яхты мечты, которую я почти осуществил.

По прибытии я договорился с частной верфью о сухом доке для Firecrest. Я обнаружил, что ее корпус был очень грязным, и мне пришлось заменить несколько медных обшивочных пластин на мюнц-металл, единственный металл, который был там доступен. Деревянная часть руля под бронзовыми креплениями была полностью съедена червями, и я был вынужден заменить бронзовую часть.

Firecrest простоял девять дней на слипе в ожидании благоприятного прилива, чтобы его можно было спустить на воду, но портовые власти были достаточно любезны и запросили только плату за обычные четыре дня ремонта.

По прибытии я получил ордер от правительства, возмещающий мне сумму, уплаченную за портовые сборы в Дурбане, и освобождающий меня от всех сборов за мой визит в Кейптаун.

Пока Firecrest находился в сухом доке, я полностью отремонтировал такелаж и нанес на него несколько слоев краски. Мистер Брюс из Winifred, Harvard and Bruce, американский акробат, который выступал в одном из театров в Кейптауне, часто приходил ко мне, чтобы поболтать о яхтинге в заливе Сан-Франциско, и с гордостью помогал наносить последний слой краски.

Однажды, когда я был раздет до пояса и счищал краску с Firecrest, ко мне подошел английский моряк и попросил меня пойти, как есть, на борт военного шлюпа Wallflower, офицеры которого пригласили меня на обед.

К моему удивлению, счет от верфи оказался очень умеренным. Это был первый раз за все мое путешествие, когда я получил справедливое обращение от частной компании. Обычно меня всегда эксплуатировали, возможно, потому что ходили всевозможные нелепые слухи о важных призах и сенсационных ставках, которые я якобы получал или делал.

Кейптаун построен у подножия Столовой горы в великолепном месте, это любопытный город с небольшой эстетической привлекательностью. Когда Столовая гора покрыта облаками, юго-восточный ветер дует порывами, поднимая огромные облака пыли и мусора всех видов, которые заметают улицы. Преобладание бурского элемента делает Кейптаун городом, сильно отличающимся от по сути британского Дурбана. В Натале зулусы имеют чистое происхождение и являются великолепной расой, но в Кейптауне есть только неопрятные и одетые в лохмотья метисы и бродяги, физическое состояние которых неуклонно ухудшается. Я скоро был готов к отплытию и, с большим сожалением отказавшись от приглашения, присланного телеграммой моим другом Жаном Боротра из Австралии, остаться в составе французской теннисной команды, гастролирующей по Южной Африке, 17 марта я снова вышел в открытое море. Поскольку один из моих друзей хотел снять фильм о моем отправлении, я принял предложение капитана порта отбуксировать меня из очень переполненных доков. Я хотел самостоятельно выполнить все операции по подъему парусов и намеревался использовать катер только для того, чтобы не дать судну откатиться назад, пока я поднимаю якорь, но все хотели помочь мне поднять паруса. Были довольно свежие порывы юго-восточного ветра, и «Файркрест» вскоре понесся со своей максимальной скоростью в восемь узлов, так что вместо того, чтобы буксировать меня, катер сам начал буксироваться! Поэтому мне пришлось отвязать буксирный трос и высадить двух невольных пассажиров у входа в гавань, под укрытием причала. В результате фильм, который я так хотел снять, показывающий, как я в одиночку управляю лодкой, оказался провальным.

Свежий северо-западный ветер у входа в гавань почти сразу стих и сменился полной тишиной, когда я попал в густой туман. Около 14:00 ветер снова поднялся и рассеял туман, так что я увидел остров Роббин; затем густой туман снова окружил меня, и я был вынужден ориентироваться только по компасу, и я не чувствовал себя слишком уверенно так близко от берега с сильными течениями от побережья. Однако все прошло хорошо, и к наступлению ночи я оставил позади огни острова Роббин, а также опасности побережья.

Мыс и остров Святой Елены находятся на расстоянии около двух тысяч миль по прямой. В начале моего путешествия ветер был переменчивым, и я столкнулся с несколькими штормами и бурями. Только 30 марта, на широте 27°, я попал в пассаты, которые сопровождались заметным повышением температуры. С этого момента мое путешествие прошло без происшествий, и на рассвете 19 апреля я увидел вершины острова Святой Елены примерно в тридцати милях от меня. Я обогнул северо-восточную сторону острова, которая казалась засушливой и пустынной, и когда я достиг другой стороны, я встретил только порывистый ветер, дующий через горные перевалы. В 3 часа дня я бросил якорь в бухте Джеймс-Бэй, недалеко от живописного городка Джеймстаун, расположенного в глубокой долине между двумя горами, в тридцати трех днях пути от мыса.

Святая Елена имела все те неудобства, которые неотделимы от острова, часто посещаемого туристами, потому что, как только я высадился, меня окружили продавцы открыток и сувениров. Жители, всех цветов кожи и типов, в большинстве своем были потомками смешанных браков между британскими колонистами и моряками и африканскими рабами, которые раньше работали на острове. Они показались мне честными и интересными, с приятными чертами лица, но довольно маленькими на вид. Дети были странно слаборазвитыми, чем можно было бы ожидать от детей тропической страны.

Глубокая и узкая долина Джеймстауна была плодородной, и ее растительность резко контрастировала с красновато-коричневой засушливостью окружающих ее скал. Однажды я проехал по острову верхом на лошади. Моя дорога шла по склону горы, и ее строительство, должно быть, потребовало значительных трудозатрат. В более высоких районах растительность была явно европейского характера, а коттеджи напоминали те, что можно увидеть в Англии. Добравшись до гребня между двумя склонами горы, на самой высокой точке острова, я почувствовал прохладный сильный ветер пассатов, и на этой высоте, едва достигающей 2000 футов, было холодно и сыро. У моих ног простиралась плодородная долина Лонгвуд, а еще ниже, на дне ущелья, находилась могила Наполеона. Должен признаться, что ни на минуту я не помышлял о посещении дома в Лонгвуде. Я не выношу гидов и места, часто посещаемые туристами. Я довольствовался тем, что медленно и благоговейно шагал в одиночестве по тем тропам, которые так любил заключенный император, а затем вернулся на