Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

Своя любовь, с особыми правами,

Своя работа, выгода своя.

И только детство

Над печальной тризной

Итогов

Улыбнётся, просияв

Внезапным светом дружбы бескорыстной,

Естественной,

Как шелест первых трав.

И мне с тех пор запомнился надолго

Несмелый друг, Остап Богатырюк,

В огромных сапогах на босу ногу

И в юбочке рогожной вместо брюк.

Я был с ним связан участью одною

И скоротал неделю не одну

В Москве голодной под Китай-стеною,

На кладбище в Ростове-на-Дону.

И в городок, где некогда родился,

Затерянный среди бугров степных,

Не знаю сам,

Зачем я закатился:

Ни дома, ни знакомых, ни родных,

Один как сыч,

И может, не спроси я

Тогда Остапа, не заговори, —

Опять бы бесконечная Россия

Меня в дорогу увела с зари.

И снова в небе туч лиловых шапки,

Мосты, теплушки, фонари из мглы

И – смерть…

Но дружба голосом Остапки

В далёкий час тот молвила: «Пийшлы!»

И мы пошли тропинкою неторной

По лозняку,

От улиц в стороне,

К чужой бахче, потоптанной и чёрной,

Где жил Остапка в старом курене.

Внутри – кружок золы и запах дыма,

Постель – сухая, жёлтая листва…

А есть хотелось прямо нестерпимо.

По-пьяному кружилась голова,

И выгибало рвотою в баранку,

Тянуло к горлу судорожный ком,

Как будто вывернуться наизнанку

Хотел желудок…

Кислым табаком

Гнилых окурков,

Горечью полынной

Пузырилась зелёная слюна…

…Набить травою рот,

А лучше – глиной:

Она от слёз, наверно, солона…

И пососать слегка…

Глотать не надо.

Трясёт всего… ослаб, совсем ослаб.

Накрыло сном.

Запахло сеном, садом…

Заплакал кто-то…

«Ты чего, Остап?»

Очнулся. Сел.

Горел костёр нежарко.

В углу Остап, похожий на жука,

Зарывшись в листья, плакал.

«Что ты?»

«Жалко!»

«Кого, дурёха, жалко?»

«Ежака…»

«Что, что? Какого ежака?»

Остапка,

Вооружившись сломанною тяпкой,

Добыл,

Костёр пошевелив немного,

Из углей глины обожжённый ком,

Разбил его пинком: «Ось, бачь, якого?» —

И вытер слёзы грязным кулаком.

…Я б пожелал обжорам благодушным

Попробовать печёного ежа,

Разрезанного на листе лопушном

Огрызком самодельного ножа;

Они бы, я уверен, удивились

Непревзойдённой нежности его,

В особенности если б попостились

Хотя бы суток десять до того.

А у меня

Едва ли будет всё же

Подобный пир когда-нибудь ещё,

Чтоб есть,

Пока одервенеет кожа

Зелёных,

Зубы обтянувших щёк.

Но тут – другое.

Лёжа на попоне

Пахучего вишнёвого листа,

Я помню, что тогда совсем не понял:

О чём же плакал всё-таки Остап?

Потом само собою объяснилось

Всё то,

Что мне хотелось понимать:

Ему всегда такое счастье снилось,

Которое назвали словом МАТЬ.

В одно понятье слившиеся звуки

Вдруг проявлялись зримо перед ним:

Работой искалеченные руки,

Да клок волос седатых

Над родным

Заплаканным лицом,

Да шрам над бровью,

И обречённость, полнившая взгляд

Неугасимой, тихою любовью…

И вся она такая, как закат,

В июльском небе тающий светло:

Когда над степью ровное тепло,

Когда едва плывут дымки кизячьи,

И спят сады, и низкий месяц – ржав.

Вернуться б к ней Остапу

Из горячих

Тифозных царств, как из чужих держав,

И поскулить

                тихонько

                                по-щенячьи,

К её коленям голову прижав.

А выпало

Несбыточной удачей

Манить себя,

Чтоб раз в неделю, плача,

Обнять в развилке полевых дорог

Травой-желтухой, мятою кошачьей,

Клоповником заросший бугорок.

…Я верю басне, вычитанной где-то,

Что узник в одиночке, под замком,

Навек лишённый солнечного света,

Дружил, как с человеком,

                с пауком.

Я не гонюсь за параллелью звонкой,

Но горькой доле узника того

Остап бы мог завидовать сторонкой,

Затем что нет на свете ничего

Страшнее одиночества ребёнка.

Всегда голодный,

В сапогах дырявых,

Как в сказке —

Он искал семью вокруг

И находил в степи —

В цветах и травах —

Товарищей безмолвных и подруг.

Он уводил меня знакомить с ними;

С какою лаской он умел назвать,

Найдя в лесу, безвестной травки имя

Или в норе под листьями сырыми

Знакомую лягушку показать.

Он уверял, что «… литом, у недилю,

Ще не спивалы пивни на зори,

До мэне в гости жабы приходилы,

Спершу – чотыры жабы, потим – тры…»

И он до слёз светло любил —

                и верил

В иную правду мира своего,

Где птицы, травы, ручейки и звери

Совсем как люди жили для него.

Мы уходили к озеру.

Над лугом

Дремали вербы в красных башлыках,

И первым,

Ранним журавлиным цугом

На облачных широких большаках

Звенел октябрь.

В чернеющих бурьянах

Изнанкой листьев теплилась лоза.

Остап мечтал о заповедных странах,

Уставив в небо синие глаза,

Весь лёгкий и тоскующий, как птица.

Он тихо говорил, прикрыв ресницы,

О самом о заветном, о своём, —

Вот если бы с медведем подружиться

И жить в лесу нехоженом вдвоём,

Тогда бы можно было и Остапу

Глухой зимой сосать медвежью лапу…

Зима…

Не всем напоминает детство

Весёлый и рассыпчатый снежок, —

У пёстрой ёлки праздничное действо,

Играющих товарищей кружок…

Когда из дыр вылазят пальцы ног,

Шипит мороз железом раскалённым,

И слёзы-льдинки падают со звоном,

И вместо щёк – пузырчатый ожог —

Тогда, парчовым хвастая нарядом,

Стоит зима с неслышной смертью рядом.

Два месяца. Не долго жили вместе.

И вот – не дружба, а дорого – врозь.

Уже ветра,

Декабрьской стужи вести,

Нас пробирали зорями насквозь.

И я решил уехать.