Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

К открытиям и радостям труда,

Которым —

На земле и в поднебесье,

Но неизменно – завтра, как вчера,

В любой из человеческих профессий

Богаты лишь большие мастера.

Основа

Над озером – гора.

И если сверху

Глядеть,

То утром, в дымке голубой,

Был городок похож на табакерку,

Украшенную пёстрою резьбой.

Белейший,

Он прошил узором хитрым

Низовых вёсен яростную мощь

И задремал над озером забытым,

Весь выложенный светлым малахитом

Густых садов и тополиных рощ.

А озеро звалося Светлояром.

И по ночам,

Ломаясь на плотах,

Соборные кресты светло и яро

Пылали в лунных тихих омута́х;

И щурилось на свет сомовье рыло,

И где-нибудь на лодке, над водой,

Одна гитара пела-говорила,

Опоена печалью молодой,

Пока, мерцая,

Над озёрной чашей

Не повисал средь водяных полян,

Как полушалок газовый, тончайший,

Из звёздных нитей сотканный туман.

И как-то странно озеро дичало:

Скрипел песком пугливой выдры шаг,

И сом кряхтел,

И гулко выпь кричала

За дальним плёсом где-то в камышах.

Казалось – город выморочный вовсе.

Что за окном? —

Зимы лебяжий пух.

Озёрный лёд полиловел и вспух

Пред полою водою.

Лето, осень?..

Покой и сон на сотню вёрст вокруг.

Покой и сон…

Но это всё в далёком,

В начальных днях, во тьме, в небытии…

В другом краю —

Голодном и жестоком —

Бредут воспоминания мои.

И выплывает день из этой мути,

Запомнившийся песенкой блатной,

Одной слезинкой, тяжелее ртути,

Вороной отощавшею одной.

Она сидела на кресте собора,

И бывший поп соборный Каранда

Из карабина бил в неё с упора

Так, что его седая борода

Дымилась.

Но в тупой, голодной лени,

Вцепившись в крест,

В загаженную медь,

Сидел предмет поповских вожделений

И даже не пытался улететь.

Давным-давно подруг её поели —

Что может быть такой судьбы бедней?

И одичавший поп уже неделю

Без отдыху охотится за ней,

И городок —

Совсем не прежний, строгий:

Повырублены начисто сады,

Ни конского помёта на дороге,

Ни ракушки паршивой у воды, —

Зачем и чем, скажите, жить вороне?

Она зарылась носом под крыло,

И поп,

Сдирая окись на патроне,

Сухим затвором лязгал тяжело.

…А городок, действительно, не прежний;

Он стал каким-то голым и чужим,

Как будто вовсе не цвели черешни,

Скворцы не пели по садам большим.

И даже ровный берег Светлояра,

Весь облысевший,

Сделался бугрист,

И по ночам картавая гитара

Отплакала.

Печальный гитарист

Из ночи в ночь на лодке над кугою

Сидел и ждал,

Почти сходя с ума,

С тяжёлой самодельной острого́ю —

Усатого мечтателя сома.

Но, шевеля пораненной спиною

Глубоководных водорослей лес,

Сом не всплывал поговорить с луною:

Он потерял к ней всякий интерес.

И город нищ,

И улицы – кривые,

Какой-то дрянью тучи моросят,

И не ласкают лужи дождевые

Измазанных весёлых поросят.

И каждый дом —

Других не интересней.

Чубатые налётчики орут

Уже с утра

Совсем иные песни,

Чем некогда певавшиеся тут.

Бывало, вся гимназия мужская,

Не пожалев мундирного сукна,

Сидела в лопухах, в саду, внимая

Почти небесным трелям из окна,

В котором

«Баядерка!»

«Одалиска!»

«Богиня!»

«Львица!» —

(мужняя жена,

Сусанна Павловна, телеграфистка) —

Страдала до утра,

Поражена

Мучительно-сентиментальным трансом,

И безутешно пела без конца,

Рыдающим апухтинским романсом

Пленив навеки юные сердца.

Но вот уже по крайней мере год,

Как «львица» и «богиня» не поёт.

И всё с тех пор,

Как десять коммунистов,

Оружие собрав, по одному

Ушли на фронт…

(Тогда в сыром дыму

Октябрьский дождь

Вот так же был неистов.)

И многие из бывших гимназистов

Ушли за ними, канули во тьму.

Глядит Сусанна Павловна на слякоть:

Опять на службу хлюпать без калош,

Пить кипяток,

И замерзать,

И плакать

Над крохой хлеба…

Тут не запоёшь!

И только шалопаи-гимназисты,

Из тех, что окопались в городке,

Орут с утра хмельно и голосисто…

Им что? – они гуляют налегке,

Играя под невиданных матросов:

Аршинный клёш,

Шинель,

И на груди

Разогнана татуировка косо…

И перед всею брашкой впереди

Плывёт один – танцуя, задыхаясь,

Из пасти гнилозубой, окосев,

Хрипя, взлетает песенка лихая,

Её под свист подхватывают все.

                «А залетаем мы в буфет,

                А ни копейки денег нет,

                А разрешите нам одну косую!

                – Нету, – отвечает жлоб,

                А Юзька жло́бу пушку в лоб:

                – А разр-р-решите, я пр-р-роголосую…»

Они приходят с грохотом и храпом.

Опять спасаться надо за плетень…

Вот тут-то я и встретился с Остапом —

И навсегда запомнил этот день.

Из жёлтых лопухов и царских свечек,

На рожице размазывая грязь,

Взъерошенный поднялся человечек

Навстречу мне и замер, удивясь,

Лишь тонкая его, худая лапка

Всё тёрла по лицу, в грязи сама…

«Ты кто? – спросил я. – Как зовут?»

«Остапка…»

«А маты або батька е?»

«Нэма,

И хаты – тэж…»

Он помолчал.

Уныло

Октябрьский день в крапивных листьях гас.

И дождь всё шёл и шёл…

В ту осень было

Лет по двенадцать каждому из нас.

…Вот так, среди

                на обещанья лёгких,

Товарищами ставших в жизни сей,

Пройдёшь судом по памяти по всей,

Перебирая близких и далёких,

И не отыщешь истинных друзей.

У них у всех стояла за словами

С поправками на искренность —

Семья: