Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин

винегрет,

Архивы роя,

Боясь зачётов, споря и горя,

Чтоб хлынули во все концы,

Не зря

Свой старый институт благодаря,

Выпускники весеннею порою,

Как брызги льда,

Стремниной водороя

Из озера летящие в моря.

Товарища,

С благословенья Тана,

Путёвка занесла на Колыму,

За двадцать дней пути от Магадана,

И на три года вверила ему

Едва ль не сто тунгусских ребятишек,

Бревенчатую школу в два окна

Да полдесятка букварей и книжек.

И зимы полетели как одна —

Огромная —

Других полярных лише,

Косматая, буранная зима;

Я знаю это из его письма.

И вот – он сам.

Негаданная встреча!

Вино.

Воспоминанья.

Разговор.

Малиновые отсветы от печи

Ложатся на пол,

Как цветной ковёр;

И всё – как прежде:

Не окно, а льдина,

Оно морозной шерстью обросло…

Я замечаю: «Ну и холодина!»

Он говорит: «Наоборот, тепло!

Я даже нос не оттирал ни разу…

Такое ли на Колыме у нас!..»

Стой, время!

Встреча подошла к рассказу,

Зима и полночь слушают рассказ.

…Как мне сказать,

Что это так непросто —

Вступать со смертью в кровное родство,

Когда кругом,

                до звёзд,

                                в полгода ростом,

Лежит полярной ночи торжество;

Когда названья дней,

                часов

                                и чисел

Исчезли

И молчанья тихий ад

Все шумы ледяной земли превысил,

И только сердце

Гулко,

Как набат,

Колотится в груди,

И стынут вёрсты

Слепого снега.

И со всех сторон

Лиловый мрак

В свинцовый воздух ввёрстан.

И кажется, что бесконечен он…

Чем сможешь ты, учёный,

За три года

Успевший стать лингвистом неплохим,

Чем сможешь ты

Помочь в беде другим,

Когда оленям суток восемь хода

До фельдшера

(Во сне ты бредишь им)

И чёрной оспы страшная работа

Идёт огнём по стойбищам глухим?

Полмесяца…

Попробуйте, измерьте

Ползущую сквозь смерть седую ночь…

Но я привык.

Я не боялся смерти.

Я делал всё, чтобы больным помочь.

Я их кормил с ножа сухою рыбой,

Денатуратом вытирал лицо,

Чай кипятил…

Но от заразы гиблой

Всё больше становилось мертвецов,

И я сжигал их —

                чёрных,

                                в гнойных язвах,

Чтобы собаки тощие

В снегу

Не отыскали трупов…

                Э, да разве

Я эту муку описать смогу!..

Потом приехал фельдшер.

Но мытарства

Не кончились:

Он захватить успел

Лишь сыворотку.

Нужные лекарства

Нам выслал город…

Я тогда не смел

Спросить его, когда же привезут их, —

Я только знал,

Что от скрещенья рек

К нам пробиваются в сугробах лютых

С проводниками – восемь человек.

А тут пошёл снежок,

Сначала редкий,

От заигравших сполохов багрян,

Потом закрыло небо белой сеткой

И смеркло всё.

И загремел буран.

И пьяный снег

С такою силой мчало,

Что школу в крестовинах раскачало

И похилился сруб одним ребром.

На третьи сутки ветер стал потише.

Мы выбрались наружу через крышу,

Собаки заливались за бугром;

Их хриплый лай звучал всё ближе,

                ближе…

Потом мы увидали:

Человек

Вёз за собой остатки нарт оленьих.

Он полз вперёд, качаясь, на коленях,

По плечи руки зарывая в снег.

Он встать хотел навстречу нам —

И снова

Упал, хрипя и кашляя…

Его

Трясло, как паралитика, всего,

И он не мог произнести ни слова…

И лишь когда на шкуры, возле печки,

Его мы положили,

Он с трудом

Расклеил губы:

«Вот… привёз… аптечки…

Там ветром… лёд взломало…

                подо льдом

Погибли все…»

И снова, как вначале,

Прошёл озноб, корёжа пальцы рук,

И он уснул.

И мы потом узнали,

Что это был Остап Богатырюк.

<Март – май 1939,

Москва – Ленинград>

«Во имя жизни» (1943)

Наследники

Семь столетий не зная покоя,

Закипая кровавой волной,

Снова

Озеро бьётся Чудское

Под бронёю своей ледяной,

Словно ярость,

Закрытая в скры́не,

Что не может неволи сносить…

Всемогущее время доныне

Не смогло этот гнев погасить!

И не властно оно над тобою,

Ты паришь

У надзвёздных вершин,

Слава смертного русского боя,

Слава русских железных дружин!

Издалёка мы пра́отцев слышим:

То не льдины звенят, а мечи,

То на льду окровавленном, рыжем,

Принимают удар псковичи.

Ради родины,

Вольности ради,

Вскинув знамя крылатое ввысь,

Новгородские рати

У Вороньего Камня сошлись.

Крестоносная сволочь – ливонцы,

Вас стальные щиты не спасут,

Псам не видеть

Ни неба, ни солнца,

Не творить над селянами суд!

Жидковаты

Немецкие латы,

Под забралом

Расплющится лоб,

Если в русских руках узловатых

Развернулся дубовый ослоп!

Под ногами лежат полушубки,

Чтобы по́ льду

Лаптям не скользить,

Если дело доходит до рубки,

To в рубахах —

Сподручней разить!

И свистят топоры боевые,

Латы немцев

Трещат, как кора,

Их пластают удары кривые,

Прорубая с плеча до бедра.

По телам крестоносцев и чуди,

Выдыхая короткое «Хга!», —

Князя Невского конные люди

Настигают железом врага.

Тяжелы кистени новгородцев,

Точен стрел оперённых полёт,

Под «свиньёй» бронированной гнётся,

И звенит,

И ломается лёд.

Тонут рыцари вместе с конями

В прорву озера,

К чёрту, на дно!..

Даже русскому солнцу огнями

Просиять в этой тьме не дано!

На семь вёрст

Разметалися по́ льду

Иноземных пришельцев тела.

Имена их забыли геро́льды,

И земля прокляла их дела.