Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола
Е л е н а (смотрит ему в глаза).
Гм… Васильки… В них отсвет детства…
Завидно даже…
Б е н ь я м и н.
О, есть средство
от зависти — отдать за них
две незабудки голубых!
Е л е н а.
Мои в слезах, смеются ваши…
И впрямь дрожу…
Б е н ь я м и н (распевно).
Лужайка пляшет.
Развеселились васильки —
не прячь и ты свои соцветья!
(Опускается на колено.)
Кларнеты, бубны и смычки,
колокола спешат подпеть им.
Павлины, ласточки, вьюрки,
затеяв спор, поют о лете.
Развеселились васильки —
не прячь и ты свои соцветья!
Раздвинув штору, две руки
девицу огорошить метят.
Пьеро в кокетливом колете
бренчит на струнах шутовски.
Развеселились васильки!
Е л е н а (проникновенно).
Все минуло подобьем сна,
остались незабудки в память
о том, как пряли допоздна
подружки, как я жалась к маме…
Зимой старушек не узнать
под коконами — под платками…
Все минуло подобьем сна,
и незабудки — только память.
Забудь о сказке! Холодна
эмаль зеркал к сумбурной драме,
где превращаются с годами
в инициалы имена.
Все минуло подобьем сна…
Б е н ь я м и н.
В прелестнице прельстит любая черточка,
глядишь, разинув рот,
и восхищаешься до чертиков,
аж зло берет!
Е л е н а.
Вы — просто чародей.
Какая перемена!
Куда мое отчаянье девалось!
Казалось мне: жизнь кончена, и я
блуждаю в заколдованном кругу.
Все вроде бы по-прежнему осталось,
а все-таки от сердца отлегло.
Откуда эта радость
и беспричинное желанье петь?
Я здесь — и в то же время я в раю,
и чашка, оставаясь чашкой,
воздушнее, чем ангел, во сто крат.
Хоть разум и твердит, — что все не так,
но он бессилен противостоять
незримому таинственному свету.
Скажите, как вам это удалось?
Неужто вы и вправду маг?
Неужто вы меня околдовали,
чтоб я, придя в себя,
отчаялась вконец?
Б е н ь я м и н.
О, это не моя заслуга!
Как только удается заглушить проклятый мозг —
чудовище, что самого себя усердно пожирает,
как только распрощаемся с надеждой —
в нас гейзер фонтанирует вовсю!
Слова перестают быть ступой,
в которой воду чепухи толкут,
вздымаются, как волны, отражая всю умопомрачительность небес.
Мы, люди, — только инструменты жизни, которой нету ни конца, ни края.
И мне достало мужества не жаждать великих дел, звенеть себе тростинкой,
одушевленной этим вот дыханьем.
Е л е н а.
В моей душе звенит кристально чистый ключ…
Б е н ь я м и н.
И мой сливается с твоим.
Е л е н а.
Не заточенное в себе самом и сумрачное соло…
Б е н ь я м и н.
Нечаянный дуэт, магический аккорд!
Е л е н а.
Губы охвачены тремоло песни — такой я еще не пела.
Б е н ь я м и н.
И моя вплетена в твою, как волна в волну.
(Касается Елены губами.)
Е л е н а.
Не знаю, какая из них моя…
Мимолетно целуются, наподобие тростинок.
Б е н ь я м и н.
Они набегают и ускользают одновременно.
Е л е н а.
Какой-то злорадный дельфин колышет морскую гладь…
Б е н ь я м и н.
…и норовит разобщить наши губы.
Е л е н а.
Где мои, где твои — не знаю…
Б е н ь я м и н.
Утонуть в этом ласковом
колыхании волн!..
Е л е н а.
Ой, вы меня поцеловали!
Б е н ь я м и н.
Коли не сплю, то вы
меня поцеловали сами!
Е л е н а.
Нет! Уходите! Убирайтесь прочь!
Б е н ь я м и н.
Камень упал, и волна разбилась…
Е л е н а.
Я другого люблю — вы забыли.
Б е н ь я м и н.
Рассудок в пользу этой версии, конечно, не преминет выставить
десятки веских доводов.
Е л е н а (в отчаянии).
Люблю — не люблю?
Б е н ь я м и н.
Что выберете, то и будет.
Е л е н а.
Умом — люблю, а сердце — молчит.
Но вот он вернется и взглядом — о взгляд укротителя! —
принудит меня потупить глаза,
и я позабуду, что сердце молчит, и почувствую
нечто вроде любви, не почувствовав даже отсутствия чувства.
Б е н ь я м и н.
Вот это дисциплинка! Результат
упорной дрессировки, на которой
все браки зиждутся. А мы
усматриваем тут закон природы…
Е л е н а (как бы упрямо доказывая свое).
В нем что-то есть, чего в словах
не выразить… Любовь и пытка…
Мир без него — что кладбище впотьмах!
Б е н ь я м и н.
Воображенье ваше прытко!
Вы — жертва мелкой лжи, поймите!
Е л е н а.
Воздайте мне за все мои грехи!
Б е н ь я м и н.
Понаторела, видимо, на исповедях…
Уж хоть бы поскорей
исчезло слово «грех» из книг и словарей!
А если вы томитесь от безделья,
то залатайте мне карман.
Сие куда полезнее, чем ставить
силки для собственной персоны.
На свете все дозволено! И даже воровство законно.
Но при одном условии — что вы не клептоман,
как Андреас.
Е л е н а.
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола, относящееся к жанру Драматургия. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
