Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

Вижу, скоро нельзя будет даже посмеяться от души. Все против меня, — и критики и власти. Но вы мне, господа, рот не заткнете!»[4]. И он в духе своих излюбленных мистификаций замыслил провести цензуру и знатоков — написать пьесу из испанской жизни времен инквизиции и выдать ее за сочинение Кальдерона…

Чтобы заделать образовавшуюся в результате цензурного запрета брешь в репертуаре «Революционной сцены», Гашек с Лонгеном написали по мотивам путевого очерка Э.-Э. Киша комедию-обозрение «Из Карлина в Братиславу на пароходе «Ланна-8» за 365 дней» (1921). Соображения тактического характера побудили их проявить на сей раз умеренность, и потому они лишь подтрунивали над «глупостью и ничтожеством некоторых административных органов»[5], но и эта пьеса не увидела света рампы, так как в самом начале 1922 года муниципальные власти под предлогом несоответствия театрального помещения противопожарным требованиям «Революционную сцену» закрыли.

Самым крупным достижением «Революционной сцены» явился спектакль по впервые сделанной Лонгеном инсценировке «Похождений бравого солдата Швейка» (1921), которая во многом способствовала успеху книги, как раз в то время выходившей отдельными тетрадками с продолжением. Швейка (в театре, а затем в немом кино) блистательно сыграл К. Нолл. Гашек, видевший эту работу во время гастролей «Революционной сцены» в Немецком Броде (1922), пришел в такой восторг, что обещал Ноллу исполнить с ним в паре роль сапера Водички, но своего намерения осуществить не успел.

2

Победа реакции перечеркнула много надежд и иллюзий. В эти годы оружием чешских драматургов, изобличающих общество социальной несправедливости, наживы, карьеризма, лицемерия, становятся ирония и сарказм.

Драматурги-экспрессионисты охотно прибегали к гротесковым памфлетам, выводя на чистую воду нажившихся на военных поставках маклаков и кулаков, искателей дипломатических синекур («Воронье», «Школа дипломатов» Я. Бартоша), прощелыг и казнокрадов, возомнивших себя наполеонами («Матей благочестивый» А. Дворжака и Л. Климы), — все общество кудахтающих над своими ценностями буржуа («Ку-ка-ре-ку!» Л. Блатного).

Посреди невеселого, судорожного смеха экспрессионистов тоже невесело (вопреки замыслу автора, полагавшего, что он написал комедию) прозвучал с подмостков театра на Виноградах «Месяц над рекой» (1922) Ф. Шрамека (1877—1952), поэта, прозаика, драматурга. Еще недавно он клеймил бывших австро-венгерских солдафонов и клерикалов, не без основания полагавших, что их услуги могут понадобиться новому режиму («Гагенбек», 1920). Теперь бич сатирического гротеска, к которому Шрамек-драматург прибегнул всего один-единственный раз на протяжении своей долгой литературной жизни, уступил место элегической скрипке — чеховской мелодии прощания с высокими идеалами молодости и несбывшимися мечтами. Это было созвучно настроениям некоторой части чешской интеллигенции, разочарованной ходом событий. После войны, которую Шрамек видел вблизи, служа санитаром, он предпочел остаться «над схваткой», уединился.

Молодой героине «Месяца над рекой» не хватает решимости порвать с ностальгическим мирком людей, как бы лишившихся крыльев. Месяц над шумящей в ночном безмолвии плотиной светится отраженным сиянием поэзии, принесенной в жертву либо столичной карьере, либо повседневным заботам размеренного провинциального существования.

«Месяц над рекой» примыкал к шрамековскому «Лету» (1915), которое явилось высшим достижением чешского театрального импрессионизма. Тот же проникновенный лиризм, те же полутона.

Драматургия экспрессионизма при всей выразительности своих гротесково-абсурдных фантасмагорий и гипербол страдала схематическими упрощениями: ее персонажи представляли собой некие социальные маски, иногда с налетом демонизма и сказочной таинственности (как это свойственно, например, некоторым пьесам Я. Бартоша). Зато в «Месяце над рекой» Шрамека, в трагикомедии Шальды «Ребенок» (1923), в исторических, политических, социально-бытовых драмах Магена («Майский жук» (1920), произведение, в котором слышны отголоски русской революции 1905 года) утверждалась традиция реалистической драматургии с ее достоверными характерами, психологическими нюансами, индивидуализированным, максимально приближенным к разговорному языком персонажей.

Если чешские драматурги и режиссеры взращивали и скрещивали новые разновидности сценической поэтики на довольно обширной и ухоженной ниве профессионального театра, который возник в конце XVIII века и прошел путь от «будительского» («будителями» называют деятелей чешского и словацкого национального Возрождения, будивших самосознание народа) классицизма, романтизма Штепанека, Клицперы, Тыла до критического реализма Прейсовой, Строупежницкого, братьев Мрштиков, Ирасека, то словацкий театр после первой мировой войны начинал почти что на целине. Профессионального театра в Словакии не существовало, его заменяли любительские труппы, самой известной из которых была в начале нынешнего века «Словенский Спевокол» (г. Мартин). Находясь в стесненных материальных обстоятельствах, подвергаясь гонениям со стороны властей, любители-энтузиасты играли чешскую и зарубежную классику, дюжину словацких пьес[6].

В мае 1918 года в Праге отмечалось пятидесятилетие со дня закладки чешского Национального театра, построенного на добровольные пожертвования чехов и словаков. Глава словацкой делегации, поэт и драматург П.-О. Гвездослав высказал тогда мысль о необходимости основать Национальный театр и в Словакии. И вот в 1920 году, почти четыре десятилетия спустя после пражского Национального, в Братиславе открылась наконец первая профессиональная сцена — Словацкий Национальный театр. Большую помощь в его создании оказали более опытные чешские коллеги.

В драматической труппе, на первых порах игравшей и по-словацки и по-чешски, работали режиссеры и актеры — чехи. Шесть лет (1924—1930) во главе театра стоял известный чешский композитор О. Недбал. Многие пионеры словацкой профессиональной сцены получили образование на драматическом отделении Пражской консерватории, где актерское мастерство преподавал режиссер и артист реалистической школы Я. Гурт. Учениками Гурта были первый словацкий профессиональный режиссер Я. Бородач, актеры-словаки О. Орсагова-Бородачева, А. Багар и другие. Становление театра проходило в нелегких условиях. Узки были и национальный репертуар и национальная аудитория — в Братиславе жило множество немцев и венгров. К тому же работу осложняли интриги политического и националистического толка, материальные трудности: драматическая труппа тщетно соревновалась с гораздо более охотно посещавшейся оперой и особенно опереттой. Играли поначалу главным образом классику.

Большое впечатление на чехов и словаков произвели гастрольные спектакли «качаловской группы» МХТ в Праге и Братиславе (1921). Я. Бородач и его ближайшие соратники на всю жизнь останутся приверженцами К. С. Станиславского, его творческих идей.

Словацкий профессиональный театр делал еще только первые свои шаги, когда чешский уже выходил на европейскую и мировую арену. Наряду со «Швейком» зрители многих стран увидели утопическую параболу К. Чапека (1890—1938) «RUR» (1920)[7], трагедию Ф. Лангера (1888—1965) «Окраина» (1925).

«RUR» — полемика и проницательный взгляд в будущее человечества, цивилизации (едва ли не единственный из всех чешских и словацких драматургов 20—30-х годов Чапек поднимал в своем творчестве вопросы поистине всемирные, всеохватные). Полемика с идеологией и эстетикой «толпизма», безликости и бездуховности, носителями которых в драме «RUR» выступают роботы (К. Чапек — автор и самого этого вошедшего во все языки мира слова «робот»), — порождение дерзновенного человеческого разума и пагуба человечества: став средством наживы, непомерно размножившись и выйдя из-под контроля своих создателей, роботы уничтожают людей вместе с их конвейерной цивилизацией.

К. Чапек не разделял радикальных взглядов деветсиловцев, слывя в их среде благонамеренным либералом, демократом-масариковцем, но окружающая действительность не внушала иллюзий и ему.