Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола

И все же каждый должен отвечать

за то, какой была его эпоха.

И лучше уж блуждать и заблуждаться,

чем простоять на месте столько лет!

От нас самих зависит, с кем идти.

И долг наш — правду подпирать плечами.

Ведь горькою насмешкою была бы

вся наша жизнь, когда бы силы ада

над правдой и добром торжествовали.

Нет, повторяю я, прекрасен мир,

который сбросил с тронов королей!

М а р к и з а  С и л ь в и я.

И все же наше прошлое чудесно.

Король тогда в карете выезжал —

гербы и золото, два жеребца в упряжке.

В красивых парках, на прудах, средь лилий,

скользили лебеди, и кавалеры

в тени кустов признания шептали.

А вечером, при звездах и луне,

к своей Джульетте приходил Ромео.

В дворцовых залах, на балах роскошных

блистали женщины одеждой и красой.

Там музыка играла — флейты, скрипки —

и стройный капельмейстер менуэтом

старинным дирижировал в беседке.

Там дамы в тонких кружевных нарядах

улыбками возлюбленных дарили,

и в лицах их была такая страсть

и столько чистой нежности и веры,

как будто все они — одни принцессы.

Слышится громкий стук. Барнабаш вскрикивает, все, вскочив, застывают. Барнабаш с ужасом показывает в угол, откуда выходит фигура в средневековых доспехах и шлеме, держа его за перья и крутя им, словно тросточкой, — это  р ы ц а р ь  Г е й з а  из Орешьян, стоявший прежде в нише. Спрыгнув оттуда, он и произвел такой шум.

Р ы ц а р ь  Г е й з а (громко обращается к остолбеневшим дворянам).

Кто тут болтает чушь? «Принцессы… короли…»

Ха-ха-ха-ха! Дозвольте посмеяться.

Моя история, надеюсь я, развеет

иллюзии о славных королях.

(Берет кувшин и выпивает его содержимое до дна. Потом садится, широко расставив ноги, и обращается к застывшим слушателям, жестом приглашая их тоже сесть.)

Ухаживал я за одной принцессой,

она же, — тварь, поставила условье:

на мой балкон вскочи верхом, в доспехах,

тогда, мол, замуж за тебя пойду!

Признаюсь вам, глупее нет на свете

влюбленного в красавицу мужчины.

Я пожелал добыть ее, кретин!

Вскочить к ней на балкон верхом, в доспехах.

Мне дал совет ее дворецкий старый:

а ну-ка, прыгни прямо с той скалы,

что высится перед ее балконом,

один смельчак так сделал — получилось.

И я, болван, решился на прыжок.

Со всех краев сошлись в тот день дворяне

на редкую забаву поглазеть —

на этот «исторический» прыжок.

И сам король на зрелище явился.

Кивал да тряс седою бородой,

да посулил за дочкой королевство.

Когда б хоть каплю разума имел,

он запретил бы мне скакать чрез пропасть.

Эх, выпить хочется — все в глотке пересохло.

(Переворачивает кувшин вверх дном, показывая, что он пуст.)

Г р а ф  Р и х а р д (берет у него кувшин и подает Барнабашу).

Кувшин вином наполни до краев!

Б а р н а б а ш. П-п-п-п…

Р ы ц а р ь  Г е й з а.

Скажи, что означают эти звуки?

Он не желает принести вина?

М а р к и з а  С и л ь в и я.

Хотел он лишь «пожалуйста» ответить,

да говорит с трудом.

Б а р н а б а ш  уходит.

Р ы ц а р ь  Г е й з а (кланяется, бренча доспехами).

                                  Я — рыцарь Гейза,

а родом я из Орешьян наварских.

М а р к и з а  С и л ь в и я.

Маркиза Сильвия, из Пурпурного Оклимона.

Придворный поклон.

Г р а ф  Р и х а р д.

Граф Рихард, из Амелии Святой,

посланник папы, королевский канцлер,

владелец Леванты и Деветсила.

Г р а ф  А л ь ф р е д.

Граф Альфред, из Амелии Святой,

владелец замков Параван, Ветерник.

Р ы ц а р ь  Г е й з а (продолжая кланяться).

Весьма польщен, весьма, весьма польщен.

Г р а ф  Р и х а р д.

Прискорбно мне, достойный рыцарь мой,

что чести не имел узнать вас ране.

Стояли в нише без движенья вы…

Мы вас обычной статуей считали,

мы думали — вы не жили на свете.

Р ы ц а р ь  Г е й з а.

Ха-ха! Хи-хи! Хе-хе! Еще как жил!

Я, как и все, из крови был и плоти.

А в нише я стоял лишь оттого,

что мне доспехи двигаться мешали.

Эх, попадись мне в руки тот ваятель,

что заковал меня в броню такую, —

да я б его на части разрубил

и бросил диким псам его останки!

Ах, если б только знали эти люди,

что нас рисуют, лепят и ваяют,

как тяжко платим мы за их грехи, —

увековечить нас бы не стремились!

Подумайте, меня сей идиот

в доспехи без подвижных сочленений

и без частей разъемных заточил.

Снять не могу проклятые хоть на ночь

страдаю бессловесно, аки пес!

Г р а ф  Р и х а р д.

О, как я вас, любезный, понимаю!

И мне ведь тоже портретист-мазила

намалевал такой ужасный нос,

что и жена моя висеть не хочет

со мною в библиотеке одной.

А говорят — я нос имел прекрасный.

И что же? Вместо греческого носа

я награжден уродливой нашлепкой.

Г р а ф  А л ь ф р е д.

О, пустяки в сравненье с болью той,

что я терплю от узеньких сапожек,

которые он мне нарисовал!

Р ы ц а р ь  Г е й з а.

Одной маркизе повезло. Уверен:

она и в жизни не была красивей…

М а р к и з а  С и л ь в и я.

Ах, что вы! Эта дикая прическа,

которая мне вовсе не к лицу,

большие руки и большие ноги,

и платье тоже не моей расцветки…

Р ы ц а р ь  Г е й з а.

Художники, коль вы совсем как дети —

резвитесь… на автопортрете.

Г р а ф  А л ь ф р е д.

И все-таки другим