Война - Всеволод Витальевич Вишневский

в двух кожаных подсумках и в патронташе. На поясе лопатки, кирко-мотыги и топоры. Кому что положено. Сбоку — сухарный мешок, фляга. Скатка вчистую скатана — конец в конец вогнан аккуратно, по-гвардейски…

Идут роты русским шагом: сто шагов в минуту.

Подсчитывают взводные. Тяжел шаг российский. Рассуждение простое: как деды ходили, так и мы ходим, пусть французы, как воробьи, прыгают.

Команда:

— Стой!

Как всегда в походе: пятьдесят минут марш — десять минут привал.

У шоссе австрийское и немецкое кладбище — целый парк.

— Набито!

— Навалено!..

Несколько тысяч крестов по шнуру выровнены.

— 51 К и К инфантери регимент…

— 52 К и К инфантери регимент…

— 53 К и К инфантери регимент…

— Вста-ать!

Опять идут… Шаг да шаг… Только чуть колышутся флажки линейных за ротами. Одно лишь флот напоминает — флагдуховые[67] флажки на штыках четырехлинейных.

Жара — хоть падай. Фляги уже пустые. А тут вода — на полянке лужи. Кинулись.

Полуротный — мичман — наперерез:

— Стой! Назад! Вода болотная.

Дальше шагает батальон.

Июль. Жар сушит почву, обращая ее в пыль. От пыли — ресницы пушистые, волосы, брови, усы и борода — серые. Под пылью не видно кокард, и последнее — сохраняемые, как привилегия, красные погоны тоже посерели. Пыль тяжела, весома. Она проникает всюду. Придется винтовки чистить. В строю не слышно разговоров — пыль хрустит на зубах. Шеи стиснуты застегнутыми наглухо воротниками. Левые плечи ноют — давит винтовочный ремень, но брать винтовки на правое плечо не дозволено. Глухо звенят лопатки и котелки — пыль поглощает звуки. Пыль со всех сторон — как горячая мгла. Роты не видят друг друга. Как на море — в тумане.

По дороге справа и слева — вишневые деревья. Глаза сквозь просвечиваемую солнцем пыль различают алые пятна. Дикие вишни! Сочные, мясистые. Глаза не отрываются от ягод.

— Ай же ж ягода заказанная!

— Тоска, а не ягода!

— На «ура» бы ягодку взять.

Ряды идут неслышно. Пыль лежит мягким густым слоем на дороге, и ноги тонут в ней. Ягоды перестали быть желанными, они только раздражают солдат. Ведь из строя выйти нельзя — попадет?

На тридцать шестой версте вечером:

— Подтяни-ись!

Мимо идет, пересекая дорогу, пехота.

— Стрелки?

— Они самые.

В душном тумане пыли прошел лейб-гвардии 4-й стрелковый императорской фамилии полк. За батальонами бегут отставшие. Переговариваются с ними матросы:

— А ты валсипед, валсипед, земляк, купи. И езди.

— Ты, говорок, облизал бабе творог.

— А за такие речи — две дуги на плечи.

— А за эти словеса вознес тя черт на небеса.

Окрик:

— Разговоры!

Командир батальона — капитан первого ранга, флигель-адъютант его величества, — барин чистый и фасонный.

— Песни петь!

Хочет на тридцать седьмой версте показать лихость своих матросов. И, по приказу, сплюнув пыль, матросы запели:

Накинув плащ, с гитарой под полою,

К ее окну приник в тиши ночной…

Не разбужу я песнью удалою

Роскошный сон красавицы младой…

Сладко заливаются запевалы, басы гудят… Доволен взводный Садовников. Это любимая его песня — мечты возбуждает… Вообще очень поощряет и любит пение.

Ночью вошли в деревню.

— Со-ставь!

Винтовки в козлы. И валятся — все.

Шагают дневальные. А в садах храп: роты спят в палатках на вольном воздухе.

Ночью духота стала почти осязаемой. Внезапно налетел ветер. Он гнал с востока на запад тучи. Они неслись мрачными грядами, непрерывно меняя очертания и извергая потоки вод.

Тьма и ливень скрывали последние приготовления к предстоящему бою, и в штабах, защищенных крышами, ливень был встречен одобрительно.

Струи воды хлестали по тонким солдатским палаткам и, бурля, врывались в эти утлые убежища. Вода уносила жалкое имущество гвардейцев, превращала запасы пыльных сухарей в грязное месиво, размывала написанные ими бесхитростные письма матерям, женам, невестам. Дождь заливал ранцы и сберегавшиеся в них до последнего часа чистые рубахи. Желтоватая бязь становилась сырой и грязной…

Ливень прекратился так же внезапно, как начался. Ветер гнал тучи дальше, на запад.

Гвардейцам не спится: они сушат под звездами свое белье, бродят около палаток… Некоторые со злобой клянут тех, кто обрек их на уничтожение. А матросы — бывалые, хлебнули жизни в экипаже и на кораблях. Кое в чем научились разбираться. Они скрывают свое отчаяние, и вид их обычен.

Утром обрадовали:

— Подарки привезли!

Ну, если подарки — значит, дело, к бою. Всегда так.

Подарки из Петрограда! Их собирали, записывали, упаковывали. Эти дары родины скапливались на складах. Их берегли часовые. Защищали стены и крыши. Их возили следом за эшелонами, заботясь о том, чтобы эти дары постоянно были на месте. Но их не отдавали солдатам в руки. Их берегли, пересчитывали, охраняли, возили. Их накапливали. И только перед боем, до приказа об атаке, эти дары отсылались в назначенные для атак части.

Гвардейцам раздавали кисеты, зеркальца, куски мыльца (Ралле или Брокар), сероватую писчую бумагу и конверты. Благодари и чувствуй — забота на шесть гривен!

Солдаты рассматривали в зеркальца свои исхудавшие лица, а те, кто были грамотны, на полученной ими бумаге слали прощальные слова, последние признания милой родине. Казна давала солдатам льготу: она доставляла эти письма бесплатно, за исключением тех, в которых содержались «вредновлияющие» слова. Такие письма по адресу не доходили.

— Так вот, ребята, поблагодарите за внимание. Ясно? Неусыпны заботы о вас. Напишите, что дух наш крепок… Одним словом, поддержать имя полка. Ясно?

— Так точно, васокродь.

В полдень гвардия пьет из котелков свой обед, то есть суп. Ложки бездействуют. Незачем черпать ими пустую серую жижу.

На виду у всех встает большой тяжелый унтер-офицер. Он яростно швыряет котелок с супом на землю и топчет его ногами. Лицо унтера страшно, и он кричит в пространство:

— И так ни за што дохнем… Да еще суп такой!

Гвардейцы поражены необычайным явлением. Они видят свое начальство, открыто кричащее о том, о чем они сами давно озлобленно шепчутся. Один из них сочувственно поддакивает унтер-офицеру. Тогда тот обрушивает всю свою ярость на гвардейца…

На Волыни вечером одиннадцатого июля в полях, лесах, садах, во дворах стоят на вечерней справке батальоны и эскадроны трех корпусов гвардии: 1-го, 2-го и кавалерийского. Преображенцы, семеновцы, измайловцы, егеря, московцы, гренадеры, павловцы, финляндцы, литовцы, кексгольмцы, петроградцы, волынцы, стрелки — возносят к небесам слова молитвы. В бой идти!

Справа и слева от гвардейцев стоят другие корпуса Особой армии и также возносят к небесам слова молитвы.

Эх и о чем только думало богомольное начальство,