Война - Всеволод Витальевич Вишневский

так преступно выдававшее дислокацию своих войск. Не доглядели немцы! Ведь они могли шарахнуть по стоявшим, по приказу себя показывавшим и по приказу молившимся гвардейцам…

«…Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли-и…»

Кончилась справка. Солнце село за германскими и австрийскими окопами.

Июльский вечер. Матросы вспомнили, какая в эту пору на рейде красота: огни, команды на берег отпускают. И пошли матросы по халупам, к дивчатам волынским, пока время есть.

— Погуляли бы с нами, серденько?

— Ни.

— Зеркальце подарю, мыло, ой и душистое же ж!

— А вы не брешэтэ?

— Гляди!

И отдали петербургские дары дивчинам — на память о гвардии матросах.

На рассвете выступают.

— Заступим на передовую, говорят.

— Говорят.

— Говорят — кур доят.

У офицеров свои разговоры:

— Артиллерия совсем приличная. Заметили — на ящиках надпись: «Снарядов не жалеть!»? Бедам прошлого года — конец. Помните, как было у измайловцев после смены Третьего кавказского корпуса?

— Что именно?

— Ну-у, вы не знаете? Впрочем, вы позже прибыли… Было это за Холмом, после переброски гвардии из-под Ломжи. Пошли в бой… Снарядов нет. Отступили. Но донесение было изумительно: «Наши части отбились бы за неимением снарядов и патронов — камнями, но так как почва здесь песчаная, то сделать это не представлялось возможным».

Батальон шагает.

Фронт близок, обозначился ракетами. Они светятся, колышутся.

В лесу — батареи стоят. Матросы спрашивают артиллеристов:

— Ну как, земляки? Немцам дадим?

— Насыпем.

— Хватает бабок?

— Хватает.

Гаубичные снаряды навалены — ничего бабки. На ящиках: «Снарядов не жалеть!»

— Помогай бог.

Входят в лес. Втягиваются в полосу резервных окопов.

— Справа по одному, арш!

— Не курить! Не шуметь!

Подправляют котелки, лопатки. Тихо на позиции. Вокруг стоят лишь обгорелые стволы с редкими обломанными сучьями, под ногами трещит сухой лист.

Первые ряды по одному, в затылок, уходят в темный провал окопа. Впереди, поверху, идут разведчики, они подводят батальоны к линиям, заранее изученным ими. Там ждут те, на смену которым пришли гвардейцы.

В воздухе неподвижно висят огненные, голубые, зеленые и желтоватые шары ракет. Стволы обгоревших деревьев образуют уходящие вдаль, освещенные ракетами мертвенно пустые коридоры. Лес ничей, но всюду присутствует опасность.

— Лес-то разделали!

— Разделали. Какого полка?

— Мы не полк. Мы — Гвардейский экипаж.

— Эт как? Обозные?

— Обозные! Флотский батальон.

— A-а. А закурить есть? Сидим тут без табаку.

— Есть, вали — кури.

— Вот спасибочка!

Рассказывают солдаты.

— Горя кто не видал — пусть в этом лесу поживет. С ума посойдешь… Счастье наше — вы пришли… Вырвемся теперь.

— А чем плох лес-то?

— Как немец бить начнет — сразу пожары и занозы.

— Это как?

— Ну, лес сухой, загорается сразу, щепки от деревьев летят, втыкаются, куда попало… Седни в одного восемнадцать шепочек воткнулось, не вытащишь…

— Ф-фу…

Двинулись по окопам дальше. Ракеты все ярче, ближе. Пригибаются все.

— Окопы мелкие тут.

— Беда!

Не окопы мелкие, а гвардейцы-матросы крупные. Кто на них рассчитывал? В окопах больше мужики сидят запасные, да ратники, да белобилетники — они помельче.

Флотский батальон, назначенный для атаки, входит в первую линию окопов — на передовую. Взводные и отделенные ведут разговор с армейскими взводными и отделенными.

— До него с версту, прицел пятнадцать — шестнадцать… Впереди хлеба и болото. По болоту гать. Секреты высылали… Проволоки четыре ряда. Блиндажи ничего… Терпимо… Наблюдатели там — у щитков… Пулеметы — два на роту.

— Воду где брали?

— К колодцу посылали, в резерв.

— Огонь разводили?

— Редко, да и то помаленьку. Немец увидит и глушит с батареи…

Разместились поначалу, у бойниц стали. Армейцы уходят. Папашек много:

— Счастливо, дай бог, сынки.

— Счастливо. Имущества не забыли?

— Какое тут имущество? Одна ложка.

Расстались.

Темно. У немцев почему-то перестали взлетать ракеты. Ну, что такое?

В тишине слабый стук. Затихли. Прижались все к бойницам. С немецкой стороны — далекий стук.

— Ох, ты!

— Тс-с.

— Идут, что ли?

— Работают.

— Проволоку ставят.

Послушали. Немцы забивали колья нового ряда заграждений.

— Вот оно отчего ракет-то не пускают.

Поживают парни в окопе. Подрыли его, глубже сделали. К офицерским блиндажам досочки положить приказано. Ползают ночью над окопами вестовые, доски собирают. Днем куда ж соваться?

Ночью мичман-полуротный идет с двумя разведчиками связь с соседями-стрелками устанавливать; они стоят правее.

Вошли в болото, земля под ногами чавкает. Тьма…

— Держитесь — ты правее, а ты левее, а я в середине. Дистанцию держать по десять шагов друг от друга. И тихо.

— Есть, васокродь.

Шагает мичман, зажал в руке револьвер. Первый раз мичман в боевом деле… Да боевое ли это, собственно, дело?.. Боевое! Несомненно сопряженное с опасностью в полосе действительного ружейного огня…

Повисла ракета над дальними кустами, тихо дрожа опускается и догорает вдали. Тихо… Ни одного выстрела. А сколько глаз наблюдают и с той и с другой стороны!

Мичман слушает — осторожно крадутся разведчики… Потом и их шаги затихают. Почему? Остановился мичман, сердце колотится. Постоял и опять — вперед. Нельзя иначе. Только спокойнее! Ступает — а под ногами что-то мягкое, черное..

— Ни с места! Кто тут?

— Я-а.

Спокойнее… Спокойнее…

— Кто?

— В секрете.

— Стрелок?

— Ага. А ты кто?

Как ответить?

— Разведка, от соседей слева.

— А-а…

— Ты тут один?

— Один.

Мичман нагибается к стрелку… Какая одинокая, какая удивительно спокойная и простая фигура… Один в этой пустоте… Послали — лежит, глядит… Знает свое дело. Такой одинокий в этом— болоте… И такой уверенный. Ну что сказать ему?

— Ты… курить хочешь?

— Нет, некурящий.

— Как пройти-то к вам?

— Прямо дуй.

— Ну, до свидания.

— Прощай.

Мичман направился к стрелкам. Страх прошел — уверенность солдата успокоила его… Скоро мичмана нагнали разведчики. Вместе разыскали стрелков и обо всем договорились…

Вернувшись, мичман коротко докладывает:

— Размер интервала шагов четыреста — пятьсот. Болотом. Стрелками выставляются секреты…

— Этого достаточно?

— Вполне.

Мичман поверил в силу простого русского солдата.

Живут день-другой, привыкают матросы.

— Жить можно.

— Чего не жить, только умирать не надо.

На второй день немецкая батарея открыла огонь. Люди забились в окопы, а кто — в ямки под передней стенкой. Один другого успокаивает:

— Ничего, ребятки…

— Обойдется…

Снаряды рвутся, дым… Гарью несет… Постреляли немцы, прекратили. Матросы перевели дух..

Целый день ходили с «цейсами» артиллерийские наблюдатели, все осматривали, записывали. Телефонисты тянули новые линии: идут с катушкой, разматывают, к стенкам окопа палочками провод прикрепляют, где поверх перебросят, песком присыпят.

Вечером мичман опять матросов вызывает;

— Ну, кто в разведку?

Вызвались молодые:

— Дозвольте, в первый раз, васокродь?

— Пойдем!

Пошли с гранатами и винтовками, налегке, без снаряжения — как в разведки ходят. Проползли канавкой под своей проволокой, вышли