Война - Всеволод Витальевич Вишневский

— Эй, на буксире!

— Есть.

— Откуда? Кто?

— Транспорта с углем.

Балтийский флот получал уголь не только по железной дороге — он имел транспорты для доставки топлива: «Анадырь», «Аз», «Буки», «Веди», «Глаголь», «Добро», «Есть», «Земля», «Иже», «Како», «Мыслете», «Наш», «Покой», «Слово», «Рцы», «Ша», «Ща», «Татьяна», «Тамара», «Ольга», «Араманс», «Елена», «Ника», «Спиноза» и баржи № 1, № 2, № 3, емкость коих судов была от 400 до 9300 тонн угля.

Ночной партии пришлось снова разгружать уголь, доставленный транспортами. Надежда до срока кончить работу не сбылась. Когда же срок наступил, черная колонна матросов, под счет унтеров, двинулась, наконец, по черному снегу на корабли.

В кубриках матросы, прежде чем идти мыться, пили чай, чтобы прочистить рот и глотку. Они крошили в него хлеб и давили его ложками по старой флотской привычке. Выпив, долго разгибали спины и шевелили онемевшими руками. Люди скупо перебрасывались словами, не выражавшими тяжелых дум, которые они таили про себя.

В бане им сообщили:

— Мыло ввиду военного времени сокращено. Хватит! Побаловались!

Черные матросы побрели прочь, шаркая ногами по линолеуму, вымытому до блеска, как то предписывалось Морским уставом и традициями. Матросы направились в кочегарку и в угольной яме, в темноте, тихо говорили друг другу:

— Пропадем ведь.

— Ни за что пропадем.

Черные пальцы держали трубки и папиросы, черные губы выпускали дым. Мундштуки у папирос чернели, и иногда на них была кровь. Подавленные и обиженные матросы спрашивали друг друга:

— Чево ж делать?

— Претензии подать.

— Всем вместе.

— Плевали они на наши претензии…

Люди вспоминали всю службу, все свои ожидания — и не видели правды, хотя все им о ней твердили: и корабельный священник, и командир, и офицеры, и унтера. «Говори всегда правду, гляди прямо в глаза, весело…» Как открытие, сулящее долгожданное приближение вечно недостижимой правды, матросы вдруг услышали слова, едва знакомые, но какие-то близкие:

— А если забастовку объявить?

Теснее сдвинувшись, храбрясь, но в то же время пугаясь, делая решительные жесты, но оглядываясь, матросы уговаривали друг друга то пугающими и жестокими словами, то ласково-поясняющими:

— Только, братцы, кто продаст — ну, конец и ему и всем…

— Да что ты, господи, кто же продаст?

— Только стой все, стой все — тогда добьемся…

— Вот, значит, требовать, только всем, ребята, уменьшить количество часов погрузки!

— Выдать всем очки, чтоб не только у офицеров были.

— Мыло чтоб давали.

Ожесточаясь, они слали тут же придуманные страшные ругательства тем, кто не хотел дать им мыло, не мог как следует наладить погрузку угля. Потом снова, пытливо глядя друг другу в глаза, повторяли:

— Только всем требовать, ребята! А то что же… Ладно? Всем!

Кончив беседу, люди разошлись, унося свою радостную и тревожную тайну.

Ночь прошла согласно расписанию, как и все ночи.

Побудка подняла всех — во тьме. В душных, зловонных кубриках все было выполнено согласно расписанию, как обычно. Матросы глядели друг на друга с надеждой и опаской. Засвистели гудки.

— Выходи на разводку!

На верхней палубе работа начиналась до рассвета. Унтера развести людей почти не глядя, скомандовали и двинулись. Матросы не шелохнулись. Унтера заметили это не сразу, не поверили и прибавили голос. Матросы не двинулись. Унтера, знавшие многое и умевшие чуять все флотские дела, сразу увидели и поняли все — по упрямым лицам и по неподвижности шеренг. И тогда они скомандовали спокойно и дружественно: «Оправиться», — мгновенно занимая безопасную позицию выжиданья. Унтера доказали команде свою готовность всегда понять их и торопились с докладом к начальству, чтобы показать и там свою готовность всегда исполнять все приказания.

Появились офицеры, они с опаской вглядывались в лица матросов.

— В чем дело, братцы?

Люди молчали, влекомые дальше и дальше решимостью, смелостью и страхом.

— Ну, что же, братцы? Говори кто-нибудь.

С правого фланга кто-то крикнул:

— Мыло пусть дают!

Крик как-то осекся.

Все — и матросы и офицеры — понимали, что суть дела не в мыле, что отказ в мыле был последней каплей, переполнившей чашу матросского терпения. Люди стояли совсем как на параде, вытянувшись по всем правилам, усвоенным за годы муштры.

То, как стояли матросы, вернуло офицеру спокойствие и, переходя в наступление, он уверенно и насмешливо спросил:

— Кто это «пусть дают»? Кто должен давать — я?

И сказав эту «удачную» фразу, он увидел, что матросы растерялись. Действительно: разве мыло дает ротный? Мыло дает баталер, а ему в порту дают, а где порт достает, это его дело. Матросы были озадачены простой истиной: не ротный дает мыло, верно. И в то же время они знали, что не у баталера надо требовать, хотя именно он дает мыло. Молчание было длительным. Офицер просто скомандовал:

— Напра-во. Я разберу, братцы.

И люди повернулись, щелкнув каблуками. Тогда опять раздался голос матроса с правого фланга:

— Сто-ой, ребята!

Люди стояли, ожидая привычной команды: «Шагом-арш!» Но правофланговый сразу понял, что надо сделать дальше, и рявкнул:

— От-ставить!

Люди опять повернулись лицом к офицеру. Офицер испугался. Он оглядывался, ища помощи и желая узнать, — видел ли кто-нибудь то, что произошло. Навстречу ему приближался старший офицер.

— Смирна, рравнение на-право!

Привычка еще владела матросами, и они подчинились команде.

Старший офицер, знавший уже обо всем, спокойно поздоровался с матросами, внушая этим необходимость обычного поведения. Ответ был необычно бодрый.

Старший офицер прошел по строю и спросил:

— Кто приказал «отставить»?

— Нужда, васокродь.

Голос у правофлангового матроса был глубок, тосклив и честен. Оба офицера стояли, чего-то выжидая, что-то продумывая и не глядя друг на друга. Наконец старший офицер подошел решительно к шеренге:

— Новые моды заводите? Прекратить!

Офицер думал, что подчинит людей. Уверенный в своей силе, он подошел к правофланговому. Тот стоял ясный, большой, со светлыми усами. Офицер шагнул ближе и остановился. Потом, отойдя, скомандовал:

— Зачинщики, два шага вперед. Шагом-арш!

Правофланговый вышел, выбросив сильно левую ногу при первом шаге. Офицер сунул руку в карман, и все поняли: сейчас застрелит матроса. Многие закрыли глаза…

Тогда правофланговый сказал своим глубоким, тоскливым голосом:

— Васокродь, бейте насмерть. Не убьете — я вас убью.

Матрос стоял непоколебимый и ясный. Офицер вынул руку из кармана и чуть приблизился к матросу.

— Молодец, Соколов!

— Рад стараться, васокродь!

В строю кто-то отчаянно и несвязно закричал и умолк. Офицер приказал:

— Идите пока в кубрик.

Без команды, смешавшись, матросы двинулись было вниз, но возглас правофлангового: «Стой все!» — остановил их.

На соседнем корабле, стоявшем борт о борт с бунтовщиками, выходила на палубу