Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Когда в местечке развернулся госпиталь, туда сбежались местные жительницы. Они жались к стенам, — тощие/ голодные, с мисками в руках. Им плескали иногда остатки супа.

Однажды «дяденька», пошептавшись с санитарами, собрал женщин и предложил им:

— Работать будете?

— Дзенькую. пан!

— Харчи дадим.

— Цо пан муви?

— Попропадаете! Жалко вас. Работу дам. Только вот: жалованье какое в военное время? Нет жалованья. Русский солдат — герой, и тот рупь в месяц получает. За паек работать будете.

Тощие женщины шли на его условия. Они прислуживали в канцелярии, в госпитале, ухаживали за скотом, убирали. В госпитале их подкармливали. Они наливались румянцем, хорошели, обретали свою женскую силу и быстро забывали о голодных днях.

Постепенно женщины, спасаясь, отдавали себя во власть «артели» (санитарам, «дяденьке» и прочим). «Артельщики» под мудрым руководством «дяденьки» и ему подобных богатели и обрастали жиром, иногда даже забывая о близости позиций. О ней напоминали лишь раненые, которых привозили к ним с фронта. Тогда «артельщики» сокрушались:

— Народу сколько бьют, грех какой! Земле, одначе, не пропадать ведь, купить ее надо, у тех, у кого дома мужиков не будет… А они, сирые, — на нас работать будут. И все ладком пойдет. Мирно время воротится…

«Артель» либо упорно и поочередно выживала совестливых и честных, либо ловко опутывала их и ставила перед необходимостью покрывать их дела. Непокорные, а их было немало, отправлялись на позицию.

«Артель» была с виду исправная, работящая, дисциплинированная. «Артельщики» были гостеприимны, добры, сердечны и богобоязненны. У них был любимый начальством бравый, мужественный молодецкий вид, почтительность, предупредительность и постоянное довольство всем.

«Артельщики» хранили в тайне свои «дела», но у каждого из них были свои собственные планы. Каждый член этого вынужденного временного «содружества» был бесконечно далек от других. Каждый прятал один от другого нажитые им грязные свои деньги. Денег накоплялось все больше и больше, а цены все ползли и ползли вверх.

— И чего только война тянется, одно разоренье, прости господи! — скулили они в страхе, что время обесценит наворованное ими…

По ночам в своих чисто убранных и отгороженных пологами углах санитары и канцелярские, тая дыхание и прислушиваясь к соседям, бесшумно извлекали из потайных мест пачки кредиток и мешочки с уже исчезнувшим из обихода серебром. Некоторые накопили и золотые. При слабом свете лампад люди, пугаясь друг друга до содрогания сердца, вновь и вновь считали, слюнявя пальцы, свои деньги. Они любовались, на особо отложенных крупных кредитках, изображениями царей, ставших им близкими, своими, как бы соучастниками в их делах.

Иногда слышались вздохи и бормотанья с пристукиваньем. Это «артельщики» открывали свои души богу, исступленно каясь и прося отпущенья грехов.

По ночам, после молитв или до них, играли в очко, сгорая от надежд еще умножить свой капитал. Играли тихо, сосредоточенно, медленно вытаскивая карты.

К «дяденьке» приходила женщина. Их ночные встречи были длительны, полны враждебных шепотов.

— Глаза у тебя злые или тоскливые?

— Нет, не злые…

— Я говорю — злые…

«Дяденька» пощупывал на ней платье и недовольно бурчал:

— Эх, разве это матерьял!.. Вот был в России ма-терьял, матерьялам матерьял: драдедам, кастор, шевьет, фланель, драп… Или — велюр, флаконэ, ратинэ… Еще — велинэ… А какой легкий товар был… Боже ты мой!.. Люстрин, креп, репс, атлас… Кашемир беж… Муслин де лен, гренадин… А газ и вуаль? Штуку возьмешь — воздух, как детские волосики мягкие, ей-богу… А это разве матерьял!.. Довоевались!

Сказав, вглядывался в женщину:

— Ну, почему молчишь?

Женщина вздыхала и попрежнему молчала. «Дяденька» брал лампу, оглядывался на окно, завешенное палаткой, и, подсев к женщине, говорил ей:

— Так-то. Смотри! Ни с кем не занималась? Если занималась, изложи лучше сама, а то хуже будет. Такие происшествия могут тебе нехорошее причинить. Сообщу, например, начальству: подозреваю, мол, ее в сношениях с неприятелем. Свидетелей позову. Как думаешь, найду я свидетелей, а?.. Ну, не молчи!

— Найдете…

— Ну вот, видишь… Найду я, говорю, свидетелей. Дело начнется по обвинению тебя в шпионаже. Папочку заведут за номером, а в других случаях и не заведут, а просто… Ты что-то худеешь… Не люблю, не люблю. Сказал тебе — ешь. Тебе наши офицеры нравятся?.. А? Ну, не молчи. Нравятся?

— Нравятся…

— А они тебя ни за что ни про что убить могут.

То ли дело я, мне тебя сердечно жаль, к людям я мягок. Заботиться люблю. Разве плохо я о тебе забочусь?

— Нет.

— Люблю и детские книжки почитать. Радостные они. Подвинься. Ну, то-то… Давай с господом…

По землянкам ходил с фонариком командир. Он проверял. как спят солдаты: в сапогах или разувшись. Несмотря на то, что передовая позиция находилась в двадцати верстах, командир всегда опасался непредвиденных действий со стороны противника или приезда начальства, в каковых случаях надлежало быстро выходить одетыми по всем правилам формы.

В лесах пугливо мерцали огоньки, которые вызывали зловещие слухи о шпионах. В действительности же в лесах укрывались галицийские крестьяне, спасая себя и свой скот.

По полям, безжалостно разворотив их, тянулись заблаговременно подготовленные линии тыловых окопов. Это были широкие канавы. Сделанные из толстых бревен козырьки закрывали верх окопов.

На западе грохотала артиллерия: тяжелые шрапнели рвались у далекой кромки леса. С интервалами в двадцать минут било тяжелое, могучее орудие.

При орудийных вспышках Карпаты показывали черные зубы своих хребтов. Гул раскатывался по снежным полям. В брошенных замках бежавшего польского панства гулял ветер, из окон нижних этажей высовывали морды обозные лошади. Солдаты жгли в каминах остатки мебели — дубовой и красного дерева…

***

Армии было дано указание: «Ближайшей задачей вашей будет переход через Карпаты с выходом в Богемию и Венгерскую равнину».

И войска шли на передовые, вытягиваясь в неизменный линейный порядок. Шли по Галицийской равнине, не оставляя за собой резервов, ибо это считалось предосудительным, так как резервы могли оказаться не использованными в бою. Наследие времен непродолжительных сражений!

В одном из польских замков, достаточно удаленном от передовых позиций, разместился штаб армии. Здесь же жил и командующий дивизией, старый генерал Субботин. Сославшись на необходимость в покое продумать план предстоящего наступления, он заперся в своем жарко натопленном кабинете и сладко дремал в тишине, развалясь на диване. В это же время адъютант генерала упорно доказывал какому-то полковнику, не желая слушать его объяснений, что его высокопревосходительство очень заняты и никого принимать не велели. С трудом полковнику удалось его перебить:

— Господин адъютант, доложите его высокопревосходительству, что его сын вернулся с передовой и желает