Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Неведов слышит свои собственные слова. Ему не верится, что это он их произносит. Но это так. Он обманул все ожидания — и свои и офицеров. Он с ужасом понимает, что потерял способность живого общения с людьми.

Офицеры едят как-то особенно медленно, не чувствуя вкуса пищи, рассеянно внимая словам командира. Внешне невозмутимый, командир строго-отечески следит за тем, чтобы все было в порядке, потчует с радушием гостей и чувствует нестерпимую неловкость и пустоту.

Подано кофе, в рюмки уже наливают коньяк. Капитану первого ранга показалось, что он слишком поспешно угощает гостей, но он все еще надеется расшевелить господ офицеров, расспросить их об их жизни, нравах, отношении к кораблю. Ведь ему о них ничего не известно. Надо знать это новое, чуждое ему поколение. Надо им и себя показать, да, да… тряхнуть стариной и выдать им блестящий флотский разговор. Напомнить о забытых за последние годы традициях доблестного флота. Но вместо этого он спрашивает:

— Вы, Сергей Павлович, из корпуса уже второй год?

Мичман секунду молчит, потом тихо, испуганно и обиженно отвечает:

— Вы меня, господин командир, спрашиваете?

— Да, да.

— Виноват, — и совсем тихо: — мое имя и отчество — Алексей Сергеевич…

Капитан первого ранга, вы провалили свою дебют! Вам остается только с честью выходить из положения. Он извиняется, с трудом обретая вновь свой светский шарм[54] и мичман прощает его. Но капитан первого ранга, не прощая себе, медленно идет ко дну:

— Вы, Алексей Сергеевич, из корпуса уже два года?

— Так точно, господин командир.

— М-м-м… эмм… Да… Ну и что же? (Что я говорю?) Через два годика лейтенантом будете? (Какую я ерунду порю. Боже!)

— Так точно.

— Ну, а эм… мм… Позволите налить? А вы, П-петр Иванович, кажется, производитесь в этом году?

— Так точно.

— Эм… мм… Да… совсем… эмм… юноша-с… (Боже, что со мной?) Позволите налить?

Он не может наладить разговор, не может раскрыть ум и души своих офицеров, привлечь и приблизить их к себе.

Трагедия, не замечаемая никем, продолжается. Мичманы пьют ликер, считают, что они недостойны иной беседы, и не требуют ее. Ведь для них, пока они мичманы и лейтенанты, командир корабля не станет раскрывать весь блеск своего ума, в котором они не сомневаются. Они знают, что у этого блестящего командира, влюбленного в службу (они в этом уверены), исходившего все моря, что у этого большого, сильного мужчины, славившегося своей волей, остроумием и храбростью, есть такое уменье «блеснуть», которое им — мичманам и лейтенантам — и не снилось.

Неведов знает, что мичманы не могут и не смеют думать о нем иначе. А вдруг? И он представляет себе позу и голос одного из мичманов:

— Гс-да! Капитан первого ранга нас, так сказать, ошеломил! Он знает нас по выпускам! Весь день, должно быть, зубрил по списку. Осчастливил! Только раз ошибся с Алексеем, но это не в счет… Алексей, не возражай! Старик, ей-богу, сидит сейчас и думает, что изумил нас: при всех своих сложных обязанностях командир корабля успевает запомнить, кто когда выпущен и когда произведен. Браво! Вдумайтесь, гс-да! Ведь для этого-то он нас и позвал.

Командир отказывается от дальнейших попыток сближения с офицерами, но все-таки, глядя на лейтенанта, у которого умерла вчера сестра, которая чуть ли не троюродная племянница его жены (что-то в этом роде), он спрашивает:

— Сколько времени… эм… была покойница больна?

— Три недели, господин капитан первого ранга.

— Своевременно ли подавалась медицинская помощь? (Что я спрашиваю!)

— Так точно.

— Э-м-м… В котором часу умерла? (Боже!)

— Во втором часу ночи. — Голос лейтенанта дрожит…

— Позволите налить? Гм…

На секунду мелькает мысль: «Теперь они, может быть, скажут, что у меня прекрасные порывы, что я суров, но чуток… Хотя?..»

Командир кончает пытку. Он со стыдом говорит (фу, как все противно):

— Я так рад, господа, нашей встрече. Мне было так приятно отдохнуть после службы в тесном товарищеском кругу. /Мы будем собираться чаще… Эммм… Да-с… Чуть не забыл… Я не хотел говорить о делах, но все же напомню — готовьтесь, господа офицеры, к приезду адмирала Небольсина…

Командир смотрит на часы.

— Ну, я так рад, так рад… Но завтра рано вставать, господа… Хотя для моряка это дело привычное. Я сам просыпаюсь в шесть. Дольше спать не могу. Рекомендую и вам, господа… Да… я так рад… Эмм… Вот-с… (Откуда этот язык — «Вот-с»?!)

Офицеры встают, откланиваются.

Командир остается один. Он идет в свой кабинет, задергивает портьеру, садится в кресло, затягивается любимым табаком и начинает вечер сначала. В тишине каюты происходит нервный, острый разговор человека с самим собой. Ему необходимо убедить самого себя в том, что он, русский морской офицер, командир броненосца, капитан первого ранга, — влюблен в службу. Да, влюблен! В этом убедить себя труднее всего.

Ему необходимо убедить себя в том, что он еще может быть остроумным, простым, таким, каким он был когда-то… Он душевно и сильно говорит о минувших радостях, волненьях и драмах — своих и чужих; он вновь переживает позор Цусимы и тут же находит блестящие возможности новых перспектив для флота империи Российской, новых форм отношений и службы на кораблях. О, еще не все потеряно! Он с блеском рассказывает сам себе о былых победах: Чесма! Гангут! Синоп! Ведь было, могли!

…Вдруг капитан первого ранга неожиданно зевнул… Ведь завтра будет, как вчера. Перспектив нет… Одна пустая игра воображения! Он, капитан первого ранга Неведов, удивляется себе, своей сегодняшней неожиданной вспышке…

Да, бывают еще странности в жизни, казалось бы, уже не дающей поводов для изумлений…

***

Корабль готовится к смотру. У адмирала Небольсина бывают странные выходки. Тут можно и просчитаться…

Не беда! Флотская живая мысль спасет! И господа офицеры отдают последние распоряжения фельдфебелям рот, а старший офицер зудит боцмана:

— Сам проверил?

— Так точно, васокродь.

— Сам?

— Перстами, васокродь.

— Чисто?

— Как вот манжетка ваша, васокродь.

Немыслимо начищен корабль. Старший офицер знает, что было однажды и может снова повториться. Еще в корпусе он слышал рассказ о том, как адмирал Небольсин подошел на вельботе к трапу одного из кораблей, чтоб проинспектировать его. По трапу — бегом, быстрее любого матроса. Он принял рапорт и на шканцах надел перчатки (лучший сорт — белая лайка). Все обошел, ласково глядел, смотрел и давал указания… «Сударь, здесь лучше б то, лучше б так..:» Пальчиком все трогал, проверял: чисто ли? Ибо корабль должен, по его убеждению, блестеть подобно зеркалу и быть идеально чистым. Смотр