Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Все одеты в чистейшее, подбриты, руки и шеи помыты. По шеренге ходит шкура Храмцов, и все трепещут. У него злая привычка: подойдет к матросу и, чтоб задержать его, теребит и крутит крючки и пуговицы сильными пальцами, приговаривая с ласковой досадой:

— Эх, братец! Плохо пришил… Скажи спасибо, я заметил. А то и потерял бы на бережку. Беда была б.

И отрывает пуговицу.

— Ай-ай-яй… Ну, дуй скорей, пришей…

Потом скучный идет дальше по шеренге.

Повадки шкуры известны, и у матросов наготове нитки и иглы. Пуговица мгновенно прихватывается на месте туго-туго, и матрос мчится к шлюпке.

Шлюпки и катера отваливают! Шлюпки и катера идут к берегу! Бьются матросские сердца! Сидят команды — свой к своему: унтер-офицеры отдельно, кочегары отдельно (нижняя команда с верхней не всегда в ладах), писарье и баталеры отдельно. Все кучками по чинам и по службе — как полагается.

Матросы, наконец, доставлены с корабля на берег и торопливо бегут по своим делам. Времени дается немного. Надо успеть приобрести все, что намечено, и поразвлечься.

За месяц объекты приобретения были уточнены, деньги за непитое рассчитаны, и теперь нужно лишь успеть купить необходимое. Непьющие спешат. Минуя Николаевскую и другие улицы, по которым ходит чистая публика и где нельзя появляться матросам, они сворачивают на тихие, малолюдные и темные улочки, где магазинчики и лавочки малы, но уютны. Там матросов ждут.

Пьющие заходят к селедочнице Кате и кладут перед ней шесть рублей.

— На все, Катя, духом!

Катя набрасывает платок и летит за водкой. Все в полном порядке…

В первый год службы матрос вливает в себя четыре ведра водки — по чарке в день, по трети ведра в месяц. Он привыкает к водке, и на второй год одной чарки уже мало, он проглатывает водку, почти не ощущая ее вкуса. Тогда матрос бросает пить чарку, делается «непьющим» и терпит до получки, мужественно подавляя все соблазны. Дождавшись увольнения на берег, «непьющие» матросы идут в темные улочки Кронштадта к друзьям жизни своей — и за весь месяц, за все свое терпение напиваются сразу досыта…

Селедочница Катя мчится обратно с полной кошелкой. Выкладывает на стол шотландские селедки с маринованным луком, картофель отварной с постным маслицем и грибки.

— Не предупредили, голуби, уж я бы…

— Ладно.

Катя зовет соседок — вдов матросских. Двери и окна наглухо задраиваются.

Пьют матросы и вдовушки чинно. Родные ведь, кронштадтские! Вдовушки выпьют, вместо закуски рот ручкой прикроют, улыбнутся. Чудо-бабы, флотские бабы, не бабы, а ах-бабы!

Вино играет, оживляет воображение усталых матросов. Они стараются развлечь своих подруг:

— Канечно, мадамы, если в заграничном плаванье, то мы по уставу, статья двести восемьдесят четвертая, между прочим, пьем французскую водку и так называемый коньяк и ром. Из расчета опять же, конечно, сорок градусов. Изготовляют, бывает, и грог. Но я вам расскажу, мы были в Пирее, и, канечно, на берегу нас угощали. Русским везде уважение. Угощали так называемой «мастикой». Это их водка. Канечно, мы по стаканчику, второму, третьему, но мы в порядке. Что же для нашего брата три стаканчика? И, канечно, вечером на корабль. С побудки утром, канечно, пьем чай — и тут феномен! Феномен — это физицкое явление. Явление происходит на глазах — полное внезапное опьянение. Ваше здоровье! Да. С утра — внезапно!

Женщины слушают многие годы подряд эти незатейливые, одинаковые истории, но, желая порадовать матросов, проявляют живейший интерес:

— Господи, твоя воля!

— Так точно. Что же оказывается? Оказывается особое свойство: при влитии в какую-либо персону новой жидкости — хошь чаю — мастика эта, их водка, канечно, опять получает свое действие и производит новое опьянение.

Вдовушки сочувственно ахают…

Матросы пьют, и кавалерская вежливость их постепенно иссякает.

Матросы умолкают… Вспоминается сразу вся их горькая жизнь, хлещут все обиды и отравляют даже пьяную радость. Они рвутся на улицу и шлют кому-то во мглу свои проклятья…

— Голубь, Костенька, милый, што ты!.. Господи, да услышут…

— Ванечка, не кричи, родной… На — выпей.

Женщины торопятся их запоить, приласкать, чтобы удержать людей. Куда такой пойдет? Женщины были молоды, любили и голубили бравых матросов в пятом году. Повешали, постреляли товарищей за бунты, утопили у Лисьего Носа…

Бушуют матросы, стены трясутся в хибарках Кронштадта.

— У-у-У — Шкура!.. Я ттебе ччесть… отт-ддамм…

Кулаки крошат стекла. Вдовушки покорно утирают, убирают. Мужья их такими же бывали. У одной с «Сисоя Великого», у другой утонул в японскую войну… Женщины знают, чем взять матросов, как их успокоить, и, подсев поближе, заводят печальную песнь. Матросы слушают ее, поникнув головами и роняя соленые крупные слезы. Женщины поют и сами проникаются отчаянною горестью. Они поют еще заунывнее, еще горше. День сегодняшний не принес и не принесет ничего светлого, как и все за последние годы прожитые ими дни. Ничего не сделаешь…

Вышли на улицу матросы, истекают короткие часы их гулянки. Идут озорные, лихие. Глаза шарят по пустым улицам. Летят камни…

— Все перебьем…

Полиции не видно. Зачем беспокоиться — пошумят и прекратят. Это же флот между собой, так сказать, на почве пьянства и ничуть не противозаконно.

С рейда доносится орудийный выстрел. Конец гулянке!

Шатающиеся, оборванные, но присмиревшие идут к берегу — на шлюпки и катера — матросы. Их доставляют на корабли, где веками выработались точные способы приемки и усмирения пьяных.

«Пьяных во фронт не ставить, а немедленно отсылать спать. Для усмирения бушующих употреблять людей равных с ними званий, чтоб к буйству не прибавилось проступков, оскорбляющих честь господ офицеров. Особо бушующих связывать, что не вредит здоровью, и класть на вольном воздухе под мокрый брезент для вытрезвления. Если пьяный имеет желание нанести вред — приковать его на баке. В особых случаях — бить мокрыми швабрами».

На корабле расставшихся с берегом матросов опять охватывает приступ отчаянности. Они пытаются крушить броню, проклинают встречающих унтеров. К ним, бывало, присоединялись и трезвые. Симулируя опьянение, трезвые матросы пользовались возможностью почти безнаказанно поносить неприкосновенные понятия, ибо с пьяных взыскивалось по обычаю со «смягчением вины».

Шкуры волокут на бак грязных, усталых от криков и борьбы людей и швыряют на отсыревшие от росы доски.

Трезвеющие матросы копошатся, беспомощно что-то бормочут и, обессиленные, засыпают вповалку.

На палубу поднимается истинно трезвый, подлинно непьющий кочегар Алексеев. Он подходит к вахтенному начальнику:

— Васокродь, дозвольте доложить.

— Говори.

— Васокродь, на берегу сунули. Так что против закону.

Вахтенный начальник вскрывает протянутый пакет. Враждебные, чуждые, странные, далекие, запрещенные слова. Прокламации!

— Молодец, Алексеев!

— Рад стараться, васокродь!

Кочегар Харитонов