Война - Всеволод Витальевич Вишневский

— Убий!

И войска, во исполнение сего, идут в устрашающем молчании к месту столкновения с врагом. Они идут плотными прямоугольниками.

Приказ войскам дан: «Бить, колоть, стрелять».

Войска мерным ходом своим покрывали предуказанное им пространство, сближаясь с врагами. Вот они! Пока их немного — вероятно, разведчики противника. Офицеры в бинокль наблюдали за их действиями, охваченные ненавистью и острейшим любопытством.

Роты медлили… Офицер вырвал винтовку у ближайшего солдата, чтобы сделать первый выстрел. Он стал перед ротой, как на стрельбище, успокаивая этим себя и солдат, прицелился и нажал спуск.

Солдаты вздрогнули, увидев, как упал и закорчился подстреленный человек.

Стрелявший повернулся к солдатам:

— Вот, братцы, до сих пор мы проходили теорию. Теперь перешли на практику. Как видите — просто. Просто?

Рота нерешительно отозвалась:

— Так-точ-ваш-сок-родь, — но стрелять не решалась Разведчики, забыв об опасности, склонились над убитым. Этим воспользовались офицеры и пулями срезали их. Солдаты глядели на подстреленных людей, боясь выдать свой страх и все надеясь, что они шевельнутся. Ожидание было мучительным. Тела лежали совершенно недвижно. Солдаты думали об «этом», впервые ими увиденном и непонятном, и опасливо поглядывали на стрелявших офицеров. Солдаты, будто ожидая чуда, а некоторые моля о нем, смотрели на распростертые перед ними тела. Но чуда не было — люди не шевелились, они были мертвы.

Солдаты мучительно думали: за что убили этих людей?.. Стремясь найти ответ в давно заученных словах: «Защищай веру, царя и отечество от врагов внешних и внутренних… Что есть враг внутренний?.. Враг внутренний есть — студенты, мастеровщина тоже», — они уже в них улавливали ложь.

Противник показался снова. Некоторые солдаты крестились. Офицеры прикрикнули:

— Не балдей! Не робей!

Но солдаты робели. Они пугались даже местности, куда их пригнали: над строениями подымались стволы никогда не виданных ими огромных труб; в воздухе носились копоть, пепел, гарь; под ногами валялись темные пласты каменного угля; из канав, прорезавших местность, шел густой зловонный запах застоявшейся жижи; точно пораженные болезнью, чахли тоненькие деревца с посеревшей листвой. Солдаты — жители деревень — ужасались и недоумевали: кто и как мог здесь существовать?

Противник приближался. На этот раз он шел сплошными рядами…

Офицеры, привычно искавшие у противника воинского порядка и вида, уже готовы были насмехаться над отсутствием их. Но… не смогли. Противник порождал страх. Он шел с неумолимостью и силой, с таким чистым мужеством, которого не было у офицеров, и поэтому движение противника устрашало и озлобляло их еще больше.

Над рядами противника взметнулись, пламенея, лозунги и знамена. Расстояние уже позволяло прочесть «Д. С. 8. 8. 8.»

Войска, оцепенев, ждали. Офицеры намеревались подпустить врагов как можно ближе и бить в упор с постоянным прицелом.

Лица в первых рядах противника были уже ясно различимы. Боязнь отсутствовала в них. Многие солдаты, видя эти лица, жмурились, держа одеревеневшими руками винтовки на изготовку. Приближающиеся ряды переступили через тела павших товарищей своих…

Со стороны противника донеслись слова запрещенной законом песни… Тогда, чтобы заглушить ее, офицеры дали залп…

В этот же день офицеры донесли о победе.

Так было. 3 июля 1914 года в Санкт-Петербурге за Нарвской заставой были расстреляны рабочие Путиловского завода.

Царская армия вписала новую победу в перечень своих деяний, украшенных девизом: «Так было — так будет», — и к числу своих трофеев присоединила знамена и лозунги — «Д. С. 8. 8. 8.», что означало: «Долой самодержавие! Восемь часов работы, восемь часов отдыха, восемь часов сна!» За эти требования полагалась смерть!

Такие поражения бывали, но каждое из них рождало еще более ожесточенную волю к борьбе и обогащало опытом восставших. «Так было, но так не будет…» — говорили они.

Борьба шла, тщательно скрываемая империей.

ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ

II

Как всегда, благоухали июльские цветы в собственном его величества Царскосельском парке, и, как всегда, вокруг них жужжали собственные его величества пчелы.

На низком каменном постаменте, у полосатой бело-черно-оранжевой будки стоял, как то положено по расписанию караулов Царскосельского гарнизона, часовой. Пот медленно стекал из-под околыша к вискам солдата… Благовонная жара… Пчелы гудели, и слышался часовому в гудении пчел голос его взводного:

«Божже упаси что сделать на царском посту не так. Счастья не видать всю жжизнь. Что есть часовой? Часовой есть всякий нижжний чин, поставленный на пост с ружжьем. Жжиззнь его есть неприкосновенна, и если жжиззни его и посту угрожжают — коли штыком или стреляй, а если нужжда приспичила, не выззывай раззводящего, потому в почетном карауле, терпи. А что если тебе, допустим, командир роты или дажже полка пожжелает за лихой вид пожжаловать на чай? Не брать, не брать, не брать! Согласно устава. А как вы ззнаете отдание чести? Ты есть одиночный постовой часовой. Мимо тебя идет ззнатное погребальное шествие, сопровожждае-мое военной командой, тогда отдай честь по-ефрейторски и провожжай глаззами шествие. А если есть простое погребальное шествие, делай только скорбный вид — честь не полагается. А теперь мимо тебя идет гражжданский сановник, и на нем одета лента или цепь святого Андрея Первоззванного. Стой! Какой, скажжи, цвет на этой ленте? Голубой. А где голубой цвет ты видишь прежжде всего? В первом случае на груди своего вззводного. Ты видишь на моей груди на оззначенной голубой ленте высочайше пожжалованную медаль в честь двухсотлетия Гангутского боя. Запоминай! Иззничтожен был в этом бою шведский флот. А как вышеуказзанному сановнику честь отдать на посту? Опять по-ефрейторски. И божже упаси ззачем сойти с поста. Стой как зза-каззанный. Если не соображжаешь, как честь отдать, можжет чин малый, всегда отдавай полной мерой. Лучше перекланяться, чем недокланяться. Коло будки стоять будешь — помни: касаться ее левым локтем и равняться с ее передней стороной. Высочайшие особы и ззнатные лица гулять будут — увидишь с собачками прогуливаются. Собачка как пока жжется — коси глаззом…»

Солдат стоял, внимая жужжанию пчел, и не мигая, сжимая челюсти, терпел укус собственной его величества пчелы, ибо не дозволено шевелиться и оных пчел отгонять, дабы движением руки не выказывать вида непристойного в почетном карауле.

Из дальней аллеи выбежала собачка неизъяснимой и совершенной белизны. Затаив дыхание, командуя про Себя, солдат, кося глазом, вскинул двумя движениями винтовку по-ефрейторски на караул и одновременно повернул голову в сторону, откуда должен был выйти царь.

Солдат на мгновение поднял глаза, и показалось ему, что небо было цвета андреевской ленты.

Собачка пробежала мимо…

Аллея, в которой чудилось солдату нечто грозное, была той же, какой и была до того, как по ней пробежала одна из