Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Часовой медленно возвращал спокойствие неровно бившемуся сердцу, и глаза его вновь различали мир: небо уже не сияло голубизной андреевской ленты, а стало обычно голубым, громадный сад попрежнему темнел кронами зеленых лип.

Часовой опустил двумя движениями винтовку к ноге и незаметно стряхнул капли пота.

Пустынный парк благоухал.

***

На царскосельский плац вышли гвардейцы роты его величества. К строю приближался маленький хрупкий подпоручик. Он шел, чуть по-женски покачиваясь и придерживая левой рукой шашку, как дама — шлейф.

Самый тяжелый, самый высокий фельдфебель роты его величества зарычал, увидев подпоручика:

— Иррна, рравнение на-право!

Необъяснимое волнение владело офицером. Война открывала ему путь славы. Он готов был вести своих послушных гвардейцев к боям и победам, давна созданным его мечтой.

Подпоручик увидел армию, сыном которой он был. Он представил себе ее, шествующую из времен Петра, Елисаветы, Екатерины, Павла, Александра и Николая; своих дедов и прадедов в золотых шитых кафтанах и мундирах. Ему казалось, что в Царском Селе слышится тяжелая поступь российской пехоты, исходившей за век полмира; слышится ржание и стук копыт российской конницы, ходившей в Пруссию, Францию, Венгрию и Персию. Он видел семью царскосельских гвардейцев, и слышался ему ликующий клич их: «Отечество нам Царское Село».

Влюбленный во весь мир подпоручик голосом счастливым и звонким крикнул:

— Братцы — война!

Ответом подпоручику была покорность одинаково неподвижных людей, готовых двинуться по первой команде согласно уставу и данному направлению. Иного ответа быть не могло, ибо устав ничего не предуказывал касательно формы, каковой надлежит отвечать на слова, произнесенные подпоручиком.

Снимая замшевую перчатку (поставляемую «Боэ Сарда» на Морской), особенно тонкую, пропитанную духами любимой, подпоручик возбужденно глядел на роту, и взгляд его выражал все счастье, дарованное ему этим днем, часом, так долго ожидавшимся подпоручиком и, как он думал, — родиной. Беспредельную жертвенность нес он России, ее имени, такому торжественно-сладостному.

Рота стояла, ожидая новых действий и слов офицера, чтобы повиноваться.

— Поздравляю вас, братцы.

Однообразный быстрый рев вырвался из глоток и, сотрясая бороды гвардейцев роты его величества, колыхал недвижные, благоухающие в июльской жаре цветы.

— Радды стар-рать-с, ва-ско-родь!

— Братцы, будем молодцами!

По уставу на сие нет точных ответов, но фельдфебель глядел на роту, и взгляд его, изученный ротой, рождал опять однообразный быстрый рев:

— Радды стар-рать-с, ва-ско-родь!

— Ура, братцы!

И загремело за два века созданное русское «ура», рокочущее и безостановочное. Оно шло из глубин глоток — торжественное и ярое. На фланге также раздалось «ура», такое же торжественное и ярое. Оно катилось, вспыхивая, дальше и дальше по всем ротам. Издалека медь оркестра покрывала все гимном, требовательно поднимавшим «ура» все выше и выше. Высокие гвардейцы-бородачи стояли натруженные, багроволикие, глядя вниз на маленького подпоручика, который, плача от Счастья, отдавал честь, чуть оттопырив два пальца.

Подпоручик подходит к фельдфебелю:

— Жабин, поздравляю.

И, привстав на цыпочки, он тянется своими душистыми губами к многоволосью у рта фельдфебеля. Фельдфебель благодарно наклоняется, прижав руки ко швам, и прикасается к щекам подпоручика благоговейным, испуганным и стыдливым поцелуем.

Потом подпоручик уходит. Фельдфебель оборачивается и говорит:

— Вот поздравляю вас, братцы, тоже.

Рота в ответ ревет и замирает при приближении дежурного офицера. Застыв в стойке, дежурный унтер-офицер кричит:

— Ваше высокоблагородие, за время моего дежурства в роте его величества происшествий никаких не случилось.

Устав не указует на то, что война является происшествием и что о сем происшествии надлежит рапортовать по дежурству. Щелкая каблуками, дежурный унтер-офицер «осаживает» назад и в сторону. Дежурный офицер говорит:

— Поздравляю с походом, братцы!

— Рад-ста-ра-ва-скородь!

Офицер восклицает:

— Ура, братцы!

И вновь вырывается «ура», рокочущее и безостановочное, торжественное и ярое, и люди опять стоят багроволикие, глядя на офицера, отдающего честь.

Подходит командир роты и, оглядывая своих гвардейцев, говорит:

— Поздравляю, братцы, с походом.

Рота вновь ревет «ура», рокочущее, безостановочное, но уже хриплое. Лица делаются все багровее, люди исходят ревом. Знойный воздух — все жарче и жарче, и видно, как он струится над головами гвардейцев…

По ровной линии теней, падающих от выстроенной роты, шагает командир батальона. Он поздравляет роту. Безостановочно гремит хриплое «ура».

«Ура» раздирает глотки людей, когда, наконец, подходит командир полка. Глаза раскрываются шире и шире. Медь вновь гудит и звенит, долго не замолкая. Потом оркестр затихает. «Ура» спадает, делается тише и тише и переходит в низкий рокот, постепенно замолкающий.

Командир полка ушел… Все затихает… Но изо рта огромного фельдфебеля все еще струится октава, и глаза его закрыты… Раскрыв рты, тяжко дышат стрелки… Молчат — и так проходят минуты.

Потом кто-то спрашивает, нарушая дисциплину, негромко и испуганно:

— Братцы! А с кем война-то?

***

Внезапно поздравленные с походом, гвардия и армия ревели на площадях. Запасные, в последнем разгуле, потрясали трактиры империи.

Со слезами умиления престарелые генералы, забывая о проигранной ими японской войне, услаждали себя и внимавших им рассказами о победоносной армии империи Российской.

Всем внушалось: армия лишь ждет повеления царя, чтобы в первый же час по объявлении войны двинуться и доказать непобедимость.

Генеральный штаб тщательно подготовлял империю к войне. Имелись: частные расписания на предмет войны с Японией и Китаем; на предмет войны с Китаем; на предмет войны в Туркестане; на предмет войны на Кавказе; на предмет десанта на Черном море; на предмет усмирения великого княжества Финляндского; на предмет войны против Германии и Австро-Венгрии; на предмет войны против Германии, Австро-Венгрии и Турции, Означенные планы прорабатывались около сорока лет, то есть с момента первого франко-русского сближения в 1875 году, и, казалось, предвосхищали все возможные варианты войн. В 1913 году начальники русского и французского штабов (Жилинский и Жоффр) окончательно сформулировали русско-французские обязательства на случай объявления Германией войны — Франции или России. Купленная французскими займами, Россия была вынуждена пойти на условия, наиболее выгодные для Франции.

В июле 1914 года Генеральный штаб получил «высочайшее» приказание: «Ввиду Нашего беспокойства за судьбу Сербии[59] привести в действие расписание соответственно обстоятельствам, а именно: на предмет войны против Австро-Венгрии». Истина же заключалась в том, что под нажимом Пуанкаре (Франция) и Ллойд-Джорджа (Англия) — вопрос о войне России с Германией и Австрией был давно предрешен.

О приказе царя был извещен весь мир, дабы все знали, что справедливая тревога за судьбу славянской малой державы вынуждает Россию к «малой» мобилизации.

Генеральный штаб внезапно «обнаружил», что среди его планов никогда не было в наличии «расписания» против войны с одной Австро-Венгрией, и всеподданнейше донес о возможности произвести лишь общую мобилизацию по «расписанию» против Германии и против Австро-Венгрии. На сем донесении 14 июля (старого стиля) 1914 года начертано