Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Храмцов сидит, выписывает из памятной книжки Морского ведомства все номера статей и параграфов о службе кондукторов и сверхсрочных, о льготах. Сводит в столбики цифры, подсчитывает… Сладкое занятие! Человек семнадцать лет служит, еще десять вытянет. В соку ведь еще — всего сорок восемь лет будет. Заведенье откроет, понятно, во Владивостоке, город знакомый… Расходы надо поменьше делать, деньги на книжку сполна класть — шесть процентов!.. «Вот уже скоко рублей набежавши за службу, учитывая наградные за секретные сообщения начальству».

Храмцов вспоминает, что время уже идет к «ученью». Пора. Он медленно идет по коридорам и палубам, сверлит глазами матросов, поправляет на ходу, если что не так. Спустился к кочегарам. У кочегаров в кубрике кто-то читает внятным и тихим голосом. Застыл Храмцов, подслушивает:

— «Офицеры разнятся от нижних чинов по общественному положению и по служебному. Матрос происходит из низших слоев населения, мало развитых и бедных, офицер же принадлежит к более привилегированному сословию». Вот как пишут…

«Стой! Куда гнет? Куда гнет? — Притаился Храмцов: — Все надо сначала узнать: кто что скажет, а потом уже брать».

— «Между обоими существует пропасть от рожденья, трудно переходимая как с той, так и с другой стороны!» Да… А может, это и не так, братцы? От бога все равные родимся… Да… В последнее время установилось даже прямо-таки враждебное отношение мужика к барину и нижнего чина к начальству…

Храмцов вне себя: «Ах, стервец!..»

— Бывают редкие случаи, когда нижний чин уважает и любит начальника как такового, но он никогда не будет считать его своим и будет бояться доверять ему свои сокровенные мысли, боясь осуждения.

— Эт точно.

— В отношении службы: матрос отбывает повинность, а офицер есть представитель ненавистной нам власти, заставляющей нас служить, и поэтому офицер в данном случае представляется как угнетатель.

— Что и говорить — твоя правда…

Храмцов аж побелел: «Ах ты, сукин сын… агитатор!» Он спешно разыскал одного из своих «доверенных» и приказал ему:

— Беги в кочегарку и не выпускай из кубрика никого. Понял?

— Так точно.

— Ни души!

И бегом к старшему офицеру. Стук-стук в каюту.

— Войдите.

Вошел. Каюта — игрушечка: на письменном столе два вентилятора гудят, прохладно, стоит сифон содовой воды.

— Васокродь, агитатора накрыл. Читает!

— Где, кто?

— Вс… вслух читает… Офицера — извините, васокродь, так и читает — угнетатели, заставляют служить… Нельзя, говорит, доверять им…

— Ах, каналья!

Старший офицер схватил фуражку и бросился в кубрик… Храмцов за ним. Подбежали. Матрос стоит, караулит.

— Никто не уходил?

— Никак нет, васокродь!

Прислушались.

— Теперь поутихло во флоте, но это временно. Успокоенья, конечно, нет…» Ведь так, братцы? Настроение нижних чиной вполне зависит от политических течений в народных массах… Куда, значит, народ пойдет, туда и нам…

— Против народа не пойдешь!

Разом старший офицер и Храмцов вошли в помещение. Команда, как полагается:

— Стать смирно!

— Чем заняты?

— Вот Алексеев читает, васокродь.

Алексеев держал книжку в зеленой обложке. Старший офицер вырвал ее! Глянул… Что? Как? Обложка, а на ней: Вице-адмирал светлейший князь А. А. Ливен. «Дух и дисциплина нашего флота». Второе (посмертное) издание. Издание Морского штаба. СПБ… Не подделка? Перелистал. Нет, подлинная книга… С портретом светлейшего. Сам вице-адмирал… Фу-ты черт!

— Алексеев, где взял?

— Так что в магазине… С уступкой, держанная.

Стоит смирно.

— Зачем?

— Интересуюсь, васокродь. В книжке вот указано — как к лучшему наладить и как что.

Тихий стоит Алексеев, спокойный. Формально не придраться: читает книгу начальника Генерального морского штаба. Старший офицер ко всем:

— Он вам тут ничего «такого» не говорил?

— Никак нет, васокродь.

Храмцов вставляет:

— Дозвольте, васокродь, они тут от себя говорили, что нет, мол, доверия господам офицерам.

— Говорили?

Отвечают как один:

— Никак нет, васокродь. Ослышавшись господин кондуктор. Мы что в книжке написано слушаем.

Старший офицер круто повернулся, книжку забрал и вышел из кубрика. В коридоре он недовольно сказал Храмцову:

— Вам нужно быть повнимательней.

— Виноват, васокродь.

— Так получается черт знает что!

— Виноват, васокродь…

— За Алексеевым понаблюдайте.

— Есть, васокродь.

— Как он вообще?

— Матрос был исправный… Самому невдомек… Вот теперь разве…

Старший офицер вызывает ротного командира:

— А что за тип Алексеев? Храмцов доложил, что он агитирует матросов.

— Простите, Николай Григорьевич, этот Храмцов просто дурак. Алексеев исправный, тихий, смирный матрос. Ни в чем ни разу не замеченный. К чтенью он дейставительно имеет склонность, но читает священное писанье и дозволенные книги.

Старший офицер успокоился.

Ротный отправляется в свою каюту п на всякий случай вынимает из несгораемого шкафа папку с личным делом Алексеева. «…Имеет двух братьев, один из них токарь на Ижорском заводе, религиозная сестра» и т. д.

Сведения эти помогали офицерам судить о внешних причинах, влиявших на поведение вверенных им нижних чинов, но, несмотря на все сведенья и ухищренья начальства, невозможно было изолировать даже закабаленных на кораблях матросов от влияния бушевавших на берегу рабочих забастовок. Революционные идеи вторгались всюду, обнажая противоречия, колебля привычные «законы и правила», провозглашая свои и борясь с тем, что было органически чуждо основным человеческим потребностям. Людей захватывала эта справедливая борьба, и они шли на нее, даже если она была смертельно опасна.

Ротный вызывает Алексеева.

— Честь имею явиться, васокродь!

— Алексеев!

— Есть, васокродь.

— Почему ты книгу читал?

— А я, васокродь, все читаю. Прямо тянет… А тут, вижу, книжка флотская, про нас. С уступкой, держанная. Кабы новая, дорогая, не взял бы, деньги у нас какие…

— Что же ты вынес из нее?

— Как изволите говорить?

— Что же ты понял из чтения?

— Про дисциплину. В чем какие грехи. Какие новые порядки должны быть.

— Ну, какие?

— Справедливые, чтоб команда довольная была.

Ротный благожелательно поглядывает на смирного «искателя правды»…

— Ну, иди, Алексеев.

— Счастливо оставаться, васокродь.

Идет Алексеев в гальюн. Там уже ждет его кочегар Харитонов. Харитонов тихо спрашивает:

— Ну?

Алексеев шепчет в ответ:

— Застукали. Шкура эта Храмцов донес. Таскали. Святого, дурака изображал. Всем, мол, что положено для пользы дела, интересуюсь, все читаю.

— Не подозревают?

— Нет… Но книжку отобрали для проверки. Придется теперь на евангелии работать.

— Вали.

— Т-с… Идут, — и пошли товарищи обратно, в кочегарку.

Что ж делать — действовать надо! Все годится, что в дело сгодится, а дело большое — Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков) через Санкт-Петербургский комитет ведет на флоте работу.

***

В кочегарке от угольной пыли жизни нет.

В кочегарках жара нестерпимая… Кочегары голые, черные. Скрежещет лопата, уголь летит в топку — в совершенно белое пламя. Кочегары от него теряют зрение. Очки бы полагались,