Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Тихий всплеск. Часовой кричит:

— Кто гребет?

— Мимо.

Проходит шлюпка с соседнего корабля. За ней наблюдают вахтенные сигнальщики всей эскадры. За ней наблюдают часовые всей эскадры… Никакая шлюпка не может пройти незамеченной мимо корабля!

Часовые стоят… стерегут…

Склянки бьют два удара… Пять часов утра.

Мгновенно несется над морем пронзительный рев горнов и дудок: «Побудка». Горнисты и унтер-офицеры беспощадно трубят и свистят… Этот сигнал всегда перекрывает любой шум.

Корабль грохочет командами:

— А ну, вставай — не валяйсь!

Сигнал подымает людей. Унтер-офицеры самозабвенно свистят. От натуги у них вздуваются шеи, вспухают вены и наливаются кровью глаза…

— Койки вяза-ать, умываться!

Матросы торопливо скатывают и вяжут койки, ополаскиваются и бегут по трапам на верхнюю палубу в рассветный холод. Горнист уже играет «Малый сбор», и они летят наверх на молитву. Когда матросы, теснясь на трапах, на секунду останавливаются, шкуры-унтера бьют их снизу цепочками дудок, приговаривая:

— Ходом!

— А ну, веселей!

— Не копайсь!

— Шевелись!

Дрожа от холода, матросы — все восемь рот — выстраиваются на верхней палубе.

Из дверей кормовой надстройки выходит седой, прокуренный корабельный священник, застегивая на ходу рясу и поправляя немытыми пальцами наперсный крест.

Фельдфебель, обходит роту и шепчет:

— Опять какая-то сука накурила в кубрике! Поймаю — искалечу!

Вахтенный начальник командует:

— На молитву, шапки долой! — и сотни матросов хором, в унисон — уныло просят о «хлебе насущном».

После молитвы пьют чай. Из яро начищенных огромных красномедных чайников льют в кружки кипяток и приготовляют немыслимое пойло: крошево из черных сухарей, чая и топленого масла.

— Приятново аппетиту.

— Целуй Никиту, а коль нету его — козла моево.

С запада надвигается серая мгла. Начинает лить дождь. Горн ревет; «Движение вперед», вызывая людей на работу.

Унтера свистят:

— Ходи на приборку!

Выходят босые, дабы сберечь обувь. Рабочие парусиновые брюки подвернуты дюймов на пять, рукава голанок тоже — приказано беречь одежду. На палубы, заливаемые дождем, низвергается вода… из шлангов!

Вода льется со всех концов сильными струями, обдавая людей. Дождь превращается в ливень, и все парусиновые чехлы, навесы, одежды становятся сырыми и темными. Но люди безостановочно льют воду из шлангов по верхней палубе и разгоняют ее по линолеуму жилых помещений. Она проникает во все щели, и таким образом разводится сырость. Настилы палуб набухают. Матросы Долго, яростно и послушно трут их кирпичами, посыпав Предварительно песком. Они сидят мокрые, на корточках и, наваливаясь на кирпичи, — трут, трут, трут, медленно подвигаясь вперед. Боцман покрикивает свое вечное:

— Тери, тери, ребята! Штоб как чертов глаз все блестело!

А дождь все льет, и вода бежит и бежит. Но приборка идет по расписанию, и дождь дела не меняет.

Корабли блестят множеством медных частей, и у каждой с тряпками, порошком и мазью сидят люди и трут, трут, трут… Блеск меди особо ценится начальством, и на чистку ее, сверх отпускаемых средств, выдаются деньги из сумм, положенных на окраску корабля, по благоусмотрению командиров. Пусть корабли блестят всегда, как в воскресенье!

Ветер уносит тучи, и дождь прекращается. Приборка окончена. Палуба на корабле подсохла. Она бела и блещет чистотой.

За пятнадцать минут до подъема флага — «Повестка». Двадцать четыре человека грохочут по трапу, и на левых шканцах стеной выстраивается караул. Шканцы есть святое и почетное место на корабле. Здесь оглашаются высочайшие приказы. На шканцах нельзя громко говорить. На шканцах, когда выходит командир корабля, офицеры отходят на левый борт, оставляя его на почетном правом…

В семь часов пятьдесят пять минут горнист играет «Большой сбор». Из люков снова вылетают один за другим матросы — все восемь рот — и быстро выстраиваются по обоим бортам. Офицеры, ежась, заспанные, несвежие, еще небритые, спешат к своим ротам.

Старший офицер здоровается с матросами. Он ненадолго задерживается перед присланными новобранцами:

— Как тебя зовут?

— Камешков, васокродь.

— Сидел в карцере?

— Никак нет, васокродь.

— Что за матрос — не сидел! Посадить на трое суток! А кто из вас сидел, ну?

— Я сидел, васокродь…

— Плохо, плохо, братец… Только начинаешь службу и уже сидел. Плохой матрос. Посадить на трое суток!

И старший офицер, посмеиваясь, идет дальше. Он сегодня — все это видят — в прекрасном настроении. День будет легкий, тьфу, тьфу, не сглазить!

На палубу подымается командир корабля. Ему докладывают о подъеме флага. Воцаряется неживая тишина.

— Смирр-на!

Офицеры докладывают командиру о том, что во вверенных им частях все в исправности, даже если это и не соответствует действительности. Но того требует ритуал, устанавливавшийся веками. Командир, приняв рапорты, подходит к офицерам, выстроенным по старшинству, и здоровается с ними. Старшие лейтенанты, лейтенанты и мичманы подобострастно и осторожно пожимают его руку.

Изредка командир сует руку старшему боцману, и тот нежно на несколько секунд облапит ее шершавыми пальцами и, счастливый, рявкнет: «Здрай-жлай!»

Потом командир здоровается с матросами и медленно идет к своему месту — на правый борт, на шканцы.

Наконец вахтенный начальник дает команду:

— На фла-аг и гюйс!..

В эту минуту на всей эскадре горнисты ревут «Подъем».

Все цепенеют.

Корабли украшаются флагами: белыми с синими андреевскими крестами, почитавшимися как знамена, когда они подняты, и гюйсами — красными флагами с синими андреевскими крестами, окаймленными белыми полосами поверх белых тонких крестов. Эти флаги поднимают на крепостях и носовых флагштоках судов первого и второго рангов, когда они стоят на якорях. Караулы берут винтовки на караул. Все команды и все офицеры одним движением снимают фуражки и бескозырки… Флаги медленно поднимаются вверх под рев горнистов и грохот барабанов…

— На-кройсь!

День начался — один из многих дней положенных матросам лет тяжкой царской службы…

Старший офицер подходит к командиру корабля для того, чтобы выслушать обычное:

— Пожалуйста, по расписанию.

Старший офицер отходит для того, чтобы сказать обычное:

— Гс-да офицеры, прошу быть свободными.

Затем следует разрешение выйти из строя матросам, но через минуту они уже слышат команды, горны, дудки.

— На работы, на занятья!..

Прибывшие вчера новобранцы, запутавшиеся в непонятных ходах корабля, оглушенные горнами, шипениями, шумами, свистом, жужжаниями, истомленные бессонной, жаркой, лишенной тишины ночью, понуро бредут на занятия, стараясь держаться поближе друг к другу.

Как всегда, с новобранцами занимаются унтер-офицеры:

— Ну вот, вы попали на корабль. Это вам, конечно, не казарма в экипаже. Вот вы, конечно, видите воду. Вот — вокруг вода и есть море. Что есть море? Ну, кто