Перегрины. Правда за горизонтом - Василий Кленин

– с «Тита». Выбил пробку, набрал миску воды и вежливо протянул ее Атаульфу. А как иначе – северянин держал в кулаке всю гребную кодлу на флагмане. И дело было не только в силе – вон чернокожий Скат намного здоровее германца, а слушается того. Клавдий был уверен, что до плена и рабства был Атаульф великим вождем в своих землях. Вторую миску – Скату. Здоровенный негр нетерпеливо выхватил чашку, но пить стал медленно, хотя и понимал, что остальные 18 гребцов мучительно ждут своей очереди.

– Ну ты посмотри, – растянул Скат в улыбке толстые губы. – Наш-то сладенький паренек – великий воин! Вон какой синячище заработал. Опять, похоже, наш славный владыка «Тита» Вегенций мальчика оприходовал...

Концовка речи была скомкана, так как миска с остатками воды резко ударила негра в лицо.

– Заткни свою поганую пасть, если из нее не может выйти ничего путного, – процедил Атаульф. – Этот синяк и есть знак настоящего воина. Потому что, когда ты слабый ребенок и раб, то вступить в бой с тем, кто сильнее, кто облечен властью, может только настоящий воин.

Клавдий всё это время стоял, не шелохнувшись. Лишь белое конопатое лицо его покрылось краской, а плотно сжатые костяшки пальцев побелели. Боль и унижение еще переполняли его и хотелось задушить Ската собственными руками. Утром, едва по кораблю пронеслась весть о земле, командир «Тита» Вегенций вызвал корабельного служку к себе в каюту. И сразу поволок его к тюфяку. Клавдий, как и прежде, стал отбиваться изо всех сил. И, как и прежде, римского офицера это не остановило. Только на этот раз он не просто скрутил его, а жестоко и с особым сладострастием избил. А затем ушел на палубу, руководить маневрами галеры.

Атаульф поднял с земли миску и протянул ее рыжему пареньку.

– Прости моего товарища, если сможешь, Клавдий, – спокойно проговорил он. – У него нет прошлого, с рождения он носит кандалы, а значит, не ведает жизни человека. Скат может быть только зверем. Налей ему в знак прощения еще воды вместо пролитой.

Атаульфу трудно отказать. Сдерживая дрожь от гнева, Клавдий наклонил амфору, долил в миску воды и протянул ее чернокожему рабу, который исподлобья глядел на происходящее. Публичное унижение заставляло зверя в его груди рычать, но Скат терпел. Однако миску не брал. Клавдий протянул ее еще поближе, как вдруг Атаульф перехватил его руку и притянул к себе.

– Скажи мне, мальчик, что ты чувствуешь? – жарким шепотом спросил германец парня, почти прижавшись к самому уху. Клавдий судорожно вырывался, но хватка гребца, часами ворочающего весло, была железной.

– Что ты чувствуешь, мальчик? – снова и снова повторял Атаульф. – Когда сильный мужчина прижимает тебя к себе. Когда стискивает в своих крепких объятьях.

– Отпусти! – сипел полупридушенный Клавдий. – Отпусти, тварь!

– А то что? – ухмыльнулся германец.

– А то убью! – сорвав голос, заверещал Клавдий. – Клянусь богом, убью!

И отлетел в сторону, потому что руки гребца внезапно разжались.

– Да ты воин, – без тени улыбки сказал Атаульф. – Иди же и убей его.

Встающией на ноги Клавдий застыл.

– Кого?

– Вегенция. Ты не должен терпеть. Убей его.

– Но как? Атаульф, что ты говоришь! Как я смогу убить его? Он силен, у него меч, его слушаются воины.

– Если враг многократно сильнее, воин наносит удар, когда находится в самом выгодном положении, Клавдий. Дождись ночи. Возьми любой из этих камней. И разбей ему голову.

Клавдий оторопело сел. Остальные рабы в связке, слышавшие эти слова, тоже испуганно вертели головами – не услышал ли кто – и невольно старались отсесть подальше, насколько позволяла общая цепь. Зато Скат оживился.

– Камень не оружие, – зашептал он оживленно. – С ним тебя и не поймают. Только найди какую-нибудь тряпку. Вложи в нее камень, в самую середину и возьмись за концы – получится кистень. Таким кистенем удар в разы сильнее получится! Разнесешь ему башку вдребезги!

– А что потом? – побледнев, спросил Клавдий. – Меня же казнят!

– Ради победы над врагом можно и умереть, – неспешно ответил Атаульф. – Но на этот раз тебе не нужно умирать, Клавдий. У Вегенция есть ключи. Среди них и тот, что отпирает наши цепи.

Германец наклонился к Клавдию и посмотрел ему прямо в глаза.

– Убей Вегенция и принеси ключ нам. И уж мы тебя не выдадим. Мы вместе сбежим в эти леса. Там мы станем свободными. И там тебя никто не тронет. Потому что все будут знать, что ты – воин. И что ты делаешь с теми, кто к тебе пристает.

Холод пробежал по спине Клавдия. На какой-то миг всё показалось таким простым и ясным, что рука сама потянулась к лежавшему поблизости окатышу. Но потом отдернулась. В страхе Клавдий подскочил и, оставив амфору рабам, пустился прочь, к общей суете в центре лагеря.

Чуть позже, отдышавшись и успокоившись, он пошел к Геммию. Мудрый и рассудительный дед должен был успокоить его. Старик хоть и был рабом, но пользовался заслуженным уважением на «Тите», где исполнял работу плотника и кузнеца. Геммий уже много лет не носил кандалов, а потому порядок мира виделся ему правильным: служи лучше других – и к тебе будут относиться милосердно. А окажешься строптивцем – так получай заслуженные цепи и исполосованную кнутом спину. Клавдий шел к Геммию, чтобы прикоснуться к его покою, почувствовать, что такая жизнь нормальна.

Но всё пошло насмарку после первого же вопроса о синяке. Придушенный огонь вспыхнул с прежней силой, стыд и боль стали жечь сердце калеными прутами. И среди всего этого гудел тихий спокойный голос германца: «Иди и убей его».

Чтобы хоть как-то приглушить боль, Клавдий до позднего вечера брался за самую разную работу. Но, когда, наконец, все улеглись, ядовитый огонь вновь вернулся. Как и слова Атаульфа. Паренек смотрел на черные силуэты галер. А потом рука его сама нащупала еще теплый от солнца ноздреватый камень.

Клавдий почти не помнил, как прошел через весь лагерь, потом мимо старика Геммия. Как забрался на борт «Тита», миновал двух храпящих стражей и тихонько проник в каюту. Вегенций лежал голым, из-за жары он скинул с себя покрывало. В темноте каюты почти ничего нельзя было разглядеть, но парня всё равно передернуло от отвращения. Зная, где господин снимает одежду, Клавдий нашел шейный платок и замотал в него