Война - Всеволод Витальевич Вишневский

Мартынов продолжал говорить:

— Прощай, товарищ Строган, смерть твоя — лишний урок нам, живым…

Полицейский пристав стоял, заложив руку за борт шинели, и напряженно кивал головой, как бы подтверждая слова оратора. Но этот странный жест выражал удовлетворение пристава тем, что Мартынов не касался политики и говорил только о материальных нуждах, тем, что пока все благополучно и речь подходит к концу. Но он ошибался… Мартынов заговорил еще горячее:

— Погибший просил обратить внимание! Мы видим, что управы на зажравшихся хозяев нет. У них круговая порука против нас, рабочих! Терпеть, как безгласный скот, мы больше не будем! Ясно, что нам делать надо: веточки не общиплешь, — по корню рубить надо!

Пристав встрепенулся и гаркнул:

— Не давай говорить! Держи его! Конных — сюда!

Конные рванули на кладбище, топча могилы и осенние цветы, высекая искры из могильных плит.

Конные врезались в толпу, хлеща нагайками направо и налево.

Рабочие пытались вырвать могильные кресты, выломать прутья решеток, чтобы защищаться. Кто-то крикнул:

— Партийных не выдавать!

Прижатый к чьему-то памятнику, стоял Мартынов. Его схватили, но он продолжал говорить. Тогда пристав засунул ему в рот свою перчатку. Один из мастеровых подхватывал тяжелые цветочные горшки с соседней могилы и, повторяя беспрестанно: «Вас, сукины сыны, на Дальнем воевать не было, а тут вы есть!» — швырял их в полицейских…

Два городовых скрутили ремнем руки мастеровому… Он ударил одного головой, тот упал; другой городовой — тяжелый, грузный — вскочил на гроб, чтобы схватить мастерового сзади. Крышка гроба треснула, и нога городового наступила на мертвеца.

Рабочих разогнали… Мартынова, мастерового и еще человек пятнадцать — шестнадцать увели городовые.

Растоптанный и изувеченный труп скинули в разбитом гробу в могилу. По дорожкам валялись какие-то обрывки одежды, втоптанные в грязь шапки… В наступивших сумерках могильщики, торопясь, забрасывали могилу землей.

***

Упрямо, систематически, вооруженная ни с чем не сравнимым умением познавать действительность, ее законы и корни жизненных явлений, в предвидении широких исторических перспектив действовала Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков). Бесстрашно попирая законы империи, обращались большевики к рабочим, настойчиво и терпеливо направляя и подготовляя народ ко второй революции. Не сгибаясь в тюрьмах и на каторге — они являли примеры небывалого мужества. Они упорно сохраняли силы, чтобы бросить „их при первой возможности на службу народу, готовые отдать всю свою жизнь борьбе за революцию. Они шли, как командиры, в первых рядах, когда заводской народ, измученный и доведенный до предела человеческого терпения, — поднимался на борьбу за свои права.

***

В час дня Языгов вышел из Адмиралтейства. Он только что произнес в кабинете министра обдуманную вчера в автомобиле речь об интересах отечественной промышленности, опередив на тридцать минут представителя английской фирмы «Виккерс и К°», которому он успел передать приглашение пожаловать к нему на завод. Он имел в виду сегодня же использовать, под видом беседы, этого англичанина как бесплатного консультанта с европейской репутацией и, может быть, наметить с ним некие пути соглашения.

Чтобы не терять времени и дважды не гонять машину, он нанес визит в Главный штаб — через площадь, пробыв там ровно столько, сколько требовалось, чтобы вернуться к подъезду Адмиралтейства именно в ту минуту, когда оттуда выходил англичанин. Последний несколько удивился, увидя Языгова, но был гостеприимно, по-русски — wonderful manners[13] — увлечен в автомобиль. В последнюю минуту Языгов объяснил англичанину, что по рассеянности забыл трость, извинился и вернулся в вестибюль, где его, как было условлено, уже поджидал сияющий, выбритый, румяный капитан первого ранга. За полученные им две тысячи рублей он дал Языгову всю необходимую информацию и негромко сообщил про представителя фирмы «Виккерс и К°»: «У него не выгорело». Сообщение это, в переводе на одну задуманную Языговым финансовую операцию — coup de bourse, — могло дать пятьдесят тысяч рублей.

Языгов вернулся к ожидавшему его англичанину и, попросив прощения за «невольное отсутствие», любезно заинтересовался успехами высокочтимой фирмы «Виккерс и К°». Разговор шел по-английски, так как англичанин разделял взгляд Теккерея на то, что при встрече двух лиц, принадлежащих к разным национальностям, поневоле один играет роль дурака, говоря на чужом языке…

Автомобиль пересекал Дворцовую площадь. Англичанин смотрел на дворец, занимаемый одним из акционеров «Виккерс и К°», крупнейшим мировым капиталистом, вкладчиком Bank of England[14], русским джентльменом, который очень тонко вел свои дела. Так, например, он во время русско-японской войны получал доход от быстро выросших дивидендов «Виккерс и К°», поставлявшей вооружение Японии. То обстоятельство, что джентльмен был русским царем, никак не влияло на аккуратность расчетов и платежей, тем более что они благодаря заказам Японии, повысились: дивиденд в 1901, 1902, 1903 и 1904 годах определялся в 15 %, а в 1905 — в 20 % и курсовая цена бумаг дошла до четырех с половиной фунтов стерлингов, то есть каждая акция в один фунт стерлингов нарицательной цены представляла стоимость в четыре фунта десять шиллингов. Это было финансовым выражением войны, за время которой было убито и утоплено 53 000, искалечено 57 000 и ранено 148 000 русских.

Англичанин, отведя взгляд от Зимнего дворца, вспоминал отправленное им сегодня утром в Англию письмо:

«Dearest! Your name woke me this morning. Oh, how are you? Awake? Up? Have you breakfasted? I ask you a thousand things. You are thinking of me, my beloved? But what are you thinking, my beloved? Your dear letter is with me while I write… Your never satisfied… Oh, no, no! shocking…»[15]

Он был спокоен и лыс, новобрачный господин от «Виккерс и К°». Он лишь десять дней тому назад вернулся из свадебной поездки в Шанхай и Индию. Он думал о ней, о своей прелестной маленькой, самой дорогой…

Машина шла по Невскому проспекту. От Михайловской до Караванной двигалась толпа в солнечно-голубом свете петербургского полдня. Феноменальные женщины прогуливались, наслаждаясь собой, поджидая знакомых, разглядывая витрины. Английские блузы, присланные из Германии, ценою по десять, тринадцать и пятнадцать рублей, просились с витрин на их роскошные бюсты. Обувь у Вейса была пленительна. Изгибы нежно окрашенных корсетов в витринах магазина «Modes» волновали гимназистов. Из Пассажа неслись одуряюще сладкие запахи духов и пудры. Оптика Урлауба сверкала, как Голконды[16]. Львы «Сан-Галли»[17] стерегли несгораемые шкафы банкиров.

Невский проспект сверкал…

Языгов продолжал беседу с англичанином уже в своем заводском кабинете. Англичанин делал свои замечания, сося трубку «Брайар», и после каждой фразы, будто глотая собственный язык, произносил: «I beg your pardon»[18].

— У нас