Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

Суждения, содержащиеся в приговорах Международного военного трибунала и других судебных процессов в Нюрнберге, не запрещали полностью и однозначно применение коллективных наказаний на оккупированных территориях; не запрещали они взятие и даже in extremis[302] пропорциональную казнь заложников оккупационными армиями; не исключали возможности, что коллективное наказание, взятие заложников и прочие жестокости по отношению к населению оккупированной территории могут на самом деле быть оправданными в качестве репрессалий. Но, с негодованием отвергая ту легкость, с которой границы юридически допустимого растягивались, чтобы включить в них действия чисто террористические и/или направленные на поголовное истребление, и получали обоснование в чересчур вольном толковании военной необходимости, суды настаивали, что такие меры могут применяться только тогда, когда они адекватны, избирательны, пропорциональны и в любом случае являются последним средством[303]. Так, взятие заложников и коллективное наказание могли быть законными в качестве репрессалий, если было доказано, что жертвы этих действий связаны с организацией, ответственной за какую-нибудь незаконную акцию против оккупанта (такая организация могла быть любой – от партизанской группы до правительства в изгнании). Независимо от того, оправданны они как репрессалии или нет, эти меры должны быть в каком-то разумном смысле пропорциональными по отношению к серьезности совершенных деяний, за которые они призваны покарать. Что касается довода последнего средства, то «процесс о заложниках» предложил список мер, которые должны быть предприняты, «чтобы установить мир и спокойствие, прежде чем станет допустимым прибегнуть к расстрелу заложников. К ним относятся: 1) регистрация жителей; 2) выдача пропусков или удостоверений личности; 3) введение запрета на проход в определенные зоны; 4) ограничение передвижения; 5) введение комендантского часа; 6) запрет собраний; 7) задержание подозрительных лиц; 8) ограничения на обмен информацией; 9) введение ограничений на снабжение продуктами питания; 10) эвакуация населения из беспокойных районов; 11) введение денежных контрибуций; 12) принудительные работы по ликвидации ущерба от диверсий; 13) разрушение объектов, находящихся в непосредственной близости к месту совершения преступления, или любые другие меры, не запрещенные международным правом, которые с высокой долей вероятности будут способствовать достижению желаемого результата[304].

Война на море

На послевоенных судебных процессах этому разделу права войны было уделено мало внимания. Такому игнорированию приписывались низменные мотивы, поскольку, в частности, два государства-победителя были вовлечены в широкомасштабную войну на море и в наиболее важных аспектах вели ее теми же методами, что и побежденные. Во время Нюрнбергского процесса это было настолько общепризнанным, что сторона обвинения не слишком настаивала на тех пунктах обвинения против адмиралов Редера и Дёница, которые в равной степени можно было адресовать их британским и американским коллегам. Я вообще не могу понять, почему в обвинительном акте присутствовали эти пункты. Возможно, потому, что вплоть до самой последней стадии процесса не существовало достаточного контакта между юристами и представителями военно-морских сил, чтобы была возможность предупредить обвинителей о том, что на дверце, которую они вознамерились открыть, должна была быть надпись «Опасно! Открывать с осторожностью!» Гипотеза эта тем более правдоподобна, что обвинение успешно избежало попадания в ту же самую ловушку в случае войны в воздухе[305]. Но не менее правдоподобным было бы предположить, что обвинения, чреватые эффектом бумеранга, были выдвинуты в одном случае и не выдвинуты в другом из-за того, что состояние и статус большей части разделов международного права, касающихся морской войны, были неопределенными. Причина этого состояла вовсе не в том, что для регулирования морской войны не существовало столь же разработанного договорного или обычного права, как в случае сухопутной войны, а в том, что это право сильно пострадало в ходе войны 1914–1918 гг., а его восстановление в межвоенный период было лишь частичным и весьма слабым. Остро нуждаясь в детальной ревизии (не в последнюю очередь потому, что, как и в случае войны в воздухе, его положения устарели из-за развития науки и техники), оно ее не получило. Между прочим, то же самое можно сказать об этой отрасли права и сегодня. Нюрнберг ничего не решил; и с тех пор ничего важного и так не произошло.

Как и в случае преступных деяний во время войны на суше, занимавших гораздо больше внимания, послевоенные процессы над военнослужащими военно-морских сил должны были частично заниматься преступлениями, для совершения которых невозможно было найти никаких мыслимых оправданий, кроме как «приказы вышестоящего начальника» и чрезвычайно широко понимаемая «военная необходимость». Это, например, случаи, когда команду тонущих вражеских судов оставляли за бортом, или, что еще хуже, намеренно сбрасывали в воду вдали от суши без явной военной необходимости, или в подобных же обстоятельствах расстреливали в воде оставшихся в живых моряков тонущего корабля. Подобные примеры варварства волновали широкую общественность и специалистов по культурной антропологии, но не профессиональных юристов, которые считали, что здесь не о чем спорить[306].

Зато было о чем спорить в связи с применением подводных лодок немецким, британским и американским военно-морским флотом, когда они стремились перерезать морские линии снабжения своего противника. Морские державы всегда проявляли весьма большой интерес к таким действиям во время войны, и, как уже отмечалось, их право на это давно было подтверждено международным правом. Фактически именно оно было тем главным корнем, из которого выросло все остальное международное право морской войны. Последнее смогло достичь такой сложности и приобрело такие своеобразные черты, как институт призовых судов[307], потому, что воюющие стороны должны были соблюдать интересы нейтральных сторон. Во время всех войн, не достигавших масштаба мировых войн XX в., всегда существовали нейтральные державы, решавшиеся использовать «международные воды» для продолжения торговли друг с другом, а также и с самими враждующими сторонами в той степени, в которой от последних удавалось с помощью угроз или уговоров добиться разрешения на такую торговлю. Воюющие стороны, со своей стороны, могли находить смысл в аргументах нейтралов. Войны могли начинаться и заканчиваться, а торговля продолжалась всегда. Сегодняшний неприятель оказывался завтрашним нейтральным государством. Поэтому параллельно с формированием гуманитарных обычаев сухопутной войны естественным путем непрерывно развивался более сложный корпус права (в значительной степени посредством прецедентного права призовых судов), связанный с установлением пределов для действий воюющих сторон и нейтральных государств в ходе войны.

Ключевыми словами в этой сфере были «контрабанда» и «блокада». Довольно рано было признано, что нейтральная сторона не может ожидать сохранения преимуществ своего нейтрального статуса, если упорно поставляет товары военного назначения одной из воюющих сторон, что именуется техническим термином «контрабанда». Был достигнут компромисс. Если нейтральное судно было перехвачено en