Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

route[308] с такого рода грузом, то закон предписывал, что оно лишается этого имущества. Но если ему удавалось беспрепятственно доставить их, то тогда оно молодец! Таковы были правила игры. Блокада была более жестким делом. Ее установление означало, что воюющей стороной, если она была в состоянии это сделать, перекрывался полностью доступ к порту или побережью. Если блокада была «объявлена» в соответствии с надлежащей дипломатической формой, нейтральные суда нарушали ее или «прорывались» через нее на свой страх и риск. В этом случае при перехвате конфисковались не только грузы военного назначения, но и все грузы и даже суда, а если они не останавливались по требованию, то их можно было атаковать, захватить или потопить.

Таковы были основные элементы морской войны на протяжении последних веков. Сражения между собой флотов и поединки между кораблями, будучи намного более яркими и драматичными событиями, играли тем не менее подчиненную роль. Цель, которой стремились достичь морские державы в отношении своих противников, состояла в первую очередь в том, чтобы прекратить их торговлю. Государства же, зависевшие от морской торговли, должны были стремиться во время войны в первую очередь к тому, чтобы не дать остановиться торговле. Для них это могло быть вопросом жизни и смерти.

Законы и обычаи в отношении блокады, контрабанды и т. п. действовали вполне удовлетворительно вплоть до Первой мировой войны. Эта система приводила к постоянным жалобам со стороны нейтральных государств на то, что крупные морские державы слишком злоупотребляют своим положением и стремятся раздвинуть сферу своих прав даже шире, чем допускалось законом. Ее выживание обеспечивалось тем, что всегда (за исключением короткого периода наполеоновских войн) существовали нейтральные интересы, обладавшие достаточной силой, чтобы заставить себя уважать; тем, что существовали технические ограничения, которые не позволяли флотам тех времен достичь слишком многого; а также тем, что для всех прогрессивных государств сохранение системы международной торговли представляло собой самостоятельную ценность, и эту систему нельзя просто так расстраивать и нарушать в мире, стремящемся к повсеместному и постоянному экономическому развитию.

Но в 1914–1918 гг. система международного морского права войны развалилась как карточный домик. Появление многочисленных технических новшеств в сфере военно-морских вооружений и связи – таких как мины, подводные лодки и беспроволочный телеграф – привело к тому, что для действий флота теперь оставалось совсем немного ограничений при условии, что политики и военачальники позволят такие действия. А в атмосфере тотальной войны между индустриальными массовыми обществами военачальники и политики все более были склонны к попустительству. Так что к 1917 г. больше не существовало каких-либо сильных нейтральных интересов, которые удерживали бы их от этого. Только соперничество за симпатии американцев, помимо сохранения определенного баланса собственных экономических интересов, так долго сдерживало стремление европейских антагонистов навязать свою волю друг другу путем максимального господства на море, которого они были способны достичь, и предельной безжалостности в его использовании. Для британцев, а позднее для американцев это означало расширение списка контрабанды, пока он не стал включать поставки продуктов питания, и расширение блокады с помощью минных полей и сторожевых кораблей до такой степени, что Северное море оказалось полностью перекрыто для судоходства. Для немцев это означало в первую очередь использование подводных лодок с целью разорвать морские линии коммуникации, соединяющие Великобританию с источниками продовольствия и продукции военного назначения. К 1917 г. для всех судов, нейтральных или любых других, «неограниченная подводная война» стала означать смертельный риск при подходе к Британским островам. Правомерность или неправомерность тех или иных действий в этой морской guerre à outrance[309] были предметом ожесточенных споров не в последнюю очередь из-за их высокой ценности для целей пропаганды: с одной стороны, «пиратские подводные лодки», с другой стороны, «голодная блокада» и т. д. Когда же патриотические страсти улеглись, авторы юридических комментариев во всех странах смогли более или менее договориться, что во многом это был вопрос из серии «стакан наполовину пуст или наполовину полон?». Анализ всего эпизода, и в частности попыток выявить первое явное нарушение закона, был покрыт непроницаемым туманом из-за неспособности довоенного права обуздать монстров, вскормленных военными технологиями в ходе тотальной войны. В условиях ограниченной войны монстров, может быть, и удалось бы удержать в узде, но в тотальной войне, в которую быстро превратился конфликт 1914–1918 гг., это было невозможно.

В условиях конфликта 1939–1945 гг., еще более тотального, тот же самый корпус права оказался еще более неадекватным. В период между войнами он не был обновлен применительно к новым условиям, а лишь переформулирован. Несколько попыток его усовершенствования, предпринятых к 1936 г., завершились лишь решительным подтверждением в так называемом Лондонском протоколе все тех же правил нанесения подводными лодками ударов по торговым судам, доказавших свою неработоспособность[310]. Международный военный трибунал снова их подтвердил, но ни один раздел его приговора не был столь неубедителен и даже, можно сказать, столь бесполезен для тех, кто впоследствии утверждал, что Нюрнбергский МВТ сделал все наилучшим образом в том, что касается военных преступлений. Его вывод о том, что приказы адмирала Дёница доказывают «вину адмирала в нарушении протокола», не мог не повлечь за собой неявное признание, что на британских и американских подводных лодках лежит та же вина. Поскольку, разумеется, об их судебном преследовании не могло быть и речи, эта часть обвинения против Дёница была опущена. Но авторитет Лондонского протокола был снова подтвержден к очевидному замешательству и смущению большинства тех, кто позднее писал о постнюрнбергской фазе развития права войны на море[311].

Война в воздухе

По понятным причинам до начала XX в. не существовало международного права, регулирующего войну в воздухе. Первые основы этой отрасли права войны были с осторожностью заложены на Гаагских конференциях. Наиболее важная и действовавшая дольше других норма была направлена на защиту гражданского населения от неизбирательных или произвольных бомбардировок как с воздуха, так и с земли (ст. 25 Гаагских правил), но вскоре выяснилось, что использованные термины устарели, стали возникать насущные вопросы. Никогда не было возможным эффективно защитить от артиллерийского обстрела гражданское население в осажденных или атакованных населенных пунктах, точно так же как не было реальной возможности защитить от нападения экономические ресурсы государства, если противнику удавалось добраться до них (что на деле бывало нечасто). Но теперь, уже начиная с войны 1914–1918 гг., стало ясно, что до этих ресурсов, даже находящихся далеко за пределами официальной зоны боевых действий, можно добраться при помощи метода, получившего название стратегической бомбардировки. Если моральное состояние и боевой дух гражданского населения также считать своего рода ресурсом, то и по нему можно нанести удар, если и