Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

Заложники, коллективное наказание и репрессалии

Эти три пункта должны рассматриваться вместе, потому, что первые два, несмотря на безусловный запрет коллективных наказаний ст. 50 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, были до определенной степени общепринятым запасным инструментом всех армий, оккупирующих вражескую территорию, а третий, часто используемый в качестве оправдания для первых двух, представлял собой внешне законный способ их осуществить[293]. Напомню, что репрессалии (ответные действия) – это важнейший термин юридической техники, означающий, что действие, само по себе являющееся незаконным, тем не менее допустимо в разумных пределах и с соблюдением должных мер предосторожности в качестве ответа на незаконные действия, уже совершенные противником, и как средство сдерживания, предупреждающее их повторение.

Здесь нет необходимости останавливаться на террористическом и истребительном применении этих практик во время Второй мировой войны германскими вооруженными силами и их союзниками, таких как позорные злодеяния, известные под именами Лидице[294], Орадур[295], Калаврита[296] и другие, еще более ужасные, с русскими названиями; или на таких эксцессах, как убийство всех родственников мужского пола лиц, совершивших убийства, и диверсии[297]. Подобным зверствам не существует никаких мыслимых законных оправданий. Но что касается взятия заложников с целью обеспечить покорность жителей оккупированных населенных пунктов и для наложения в разумных пределах коллективных наказаний на те поселения, которые явно оказывают поддержку деятельности движения сопротивления, то в этом случае всегда наготове имеется объяснение, состоящее в том, что отдельные лица и поселения, находящиеся под военной оккупацией, не должны чрезмерно поддаваться своей склонности к сопротивлению. Это не проговаривается в явном виде ни в одном из имеющих отношение к данному вопросу документов – в скрытом виде это присутствует в различении комбатантов и некомбатантов – но национальные руководства по военному праву (по крайней мере в тех странах, армии которых в принципе могут осуществлять оккупацию чего бы то ни было) говорят об этом так, как будто это относится просто-напросто к соображениям здравого смысла. Например, в современном британском руководстве по военному праву говорится: «Долг населения – вести себя миролюбиво, заниматься, по мере возможности, своими обычными делами, не участвовать в военных действиях, воздерживаться от любых действий, причиняющих ущерб войскам оккупирующей стороны или наносящих вред их операциям, а также повиноваться должностным лицам оккупирующей стороны. Любое нарушение этих обязанностей подлежит наказанию со стороны оккупирующей стороны»[298].

Американское руководство по военному праву очень похоже на британское, отличаясь только в самом начале, где приводится напоминание об «ограничениях, налагаемых международным правом», которые, несомненно, принимаются в Великобритании как само собой разумеющиеся[299]. В ЖК4 1949 г. очень четко определено, каковы эти ограничения, или во всяком случае какими они должны быть. Могут ли они существовать на самом деле в оккупационной практике – спорный вопрос, и мы к нему еще вернемся. (Вопрос о том, какие ограничения должны в порядке взаимности быть наложены оккупированным населением на его собственное поведение, полностью игнорировался.) Но в Гаагских правилах совершенно точно не были прописаны никакие ограничения – даже смысл и сфера действия ст. 50 могли быть предметом спора – а поведение самих оккупирующих властей было ограничено лишь предпочитаемым ими самими толкованием обычного права, национальной военной культурой и идеологическими установками.

Таким образом, вопрос о сопротивлении населения оккупированных территорий и борьбе оккупантов с ним оставался юридически спорным, каковым и был с конца XIX в. Германская военно-правовая доктрина была, вероятно, более нетерпима к любым формам сопротивления, чем большинство других, но ни одна армия, обладающая опытом военной оккупации или планирующая оккупировать вражескую территорию, не могла выдержать более чем весьма ограниченные масштабы сопротивления. Законное вооруженное сопротивление было до определенной степени разрешено Гаагскими правилами: ст. 1 узаконивала хорошо организованные и профессионально осуществляемые партизанские действия, каковыми нередко и были действия советских, польских, греческих, итальянских, югославских и французских партизан в период с 1941 по 1945 г. Ст. 2, исходящая из моральной невозможности предписать народу, подвергшемуся нападению, отказаться от всяких действий в свою защиту, узаконивала спонтанное, неорганизованное сопротивление при условии открытого ношения оружия и соблюдения законов и обычаев войны. Таков был предел, до которого представители крупнейших военных держав на Гаагских конференциях были готовы дойти на бумаге, и он заметно превосходил то, что они считали приемлемым для себя на практике. С сопротивлением любого рода трудно примириться, поэтому из пыльных сундуков был извлечен экстраординарный термин «военная измена» (имеющий старогерманское происхождение: Kriegsverath, совр. Kriegsferrat) для запугивания тех, кто был склонен к сопротивлению, пусть даже ненасильственными методами, против квазисуверенных полномочий, неявно, хотя и противозаконно, присвоенных оккупирующей стороной. Взятие и убийство заложников, наложение коллективных наказаний и т. д. регулярно использовались для обеспечения прав оккупанта, и даже те, кто не мог заставить себя называть сопротивление столь нелепым термином, как «военная измена», тем не менее могли согласиться, что сопротивление, если оно не хочет, чтобы его считали просто преступностью, должно осуществляться в соответствии с определенными правилами. Танго танцуют двое. Определение того, каким образом жители завоеванной и оккупированной территории должны вести себя по отношению к военным оккупантам, так же важно, как и определение того, каким образом военные оккупанты должны вести себя по отношению к населению завоеванной и оккупируемой ими территории. Если оккупант в целом ведет себя достойно, народное вооруженное сопротивление по отношению к нему может не быть законным, т. е., пользуясь термином, получившим распространение благодаря Ричарду Р. Бакстеру в начале 50-х годов, оно будет обладать статусом всего лишь «непривилегированной воюющей стороны» – нарушением правил, установленных оккупирующей стороной, и ее приказов, но, разумеется, не нарушением норм международного права[300].

Такова была попытка Гаагской конвенции о законах и обычаях решить проблему квадратуры круга. Но что если оккупант не вел себя достойно? Что если он вел себя до крайности недостойно, как немцы и их союзники часто вели себя во время последней войны? Нарушало ли подобное поведение, так сказать, контракт, связывающий другую сторону? Если оккупант исполняет намного меньше, чем от него требует закон, имеет ли право оккупируемый сделать больше, чем закон ему позволяет? Утверждение звучало разумно. На некоторых из судебных процессов приводились соответствующие доводы. Иногда они принимались, иногда нет[301]. На этот деликатный и чреватый трагедиями вопрос, по поводу которого Гаагские правила не дают никаких указаний, Нюрнберг, по вполне понятным причинам, не дал четкого ответа. Все, чего