Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

так и вовне. Внутренние действия являются более очевидными, но и требуют большего. Правительство, остро реагирующее на общественное мнение, может прийти к выводу о целесообразности внесения изменений в ту или иную часть государственного аппарата, признать недостатки и ошибки или, по крайней мере, изучить вопрос о том, имеются ли таковые. Внешние действия предпринять легче и дешевле. Выражения озабоченности гуманитарными проблемами и правами человека легко срываются с губ политиков и государственных деятелей, озабоченных своей популярностью, не говоря уже о других влиятельных персонах наших дней – всевозможных «знаменитостях». Критика нарушений гуманитарных норм и прав человека является стандартным атрибутом внешней стороны международных отношений. Она не несет с собой никаких издержек, звучит серьезно, а иногда даже может дать и незначительный эффект. Большинство государств внешне довольно чувствительно к обоснованным обвинениям в нарушении прав человека и гуманитарного права, по крайней мере, их обычная и быстрая реакция заключается в том, чтобы снизить накал страстей, отрицая все обвинения в свой адрес и/или выдвигая встречные обвинения.

Будет не совсем верно сказать, что ни одно государство не хотело бы прослыть злостным нарушителем универсально действительных норм поведения. Ирак при Саддаме Хусейне был необычен тем, что не испытывал никакого смущения, постоянно нарушая большинство этих норм (и совершая вдобавок новые нарушения в отношении окружающей среды) на протяжении нескольких месяцев в конце 1990 г. и начале 1991 г. Тиран, вероятно, считал, что вскоре он достигнет такой грандиозной победы, что всякой критикой можно будет навсегда пренебречь. Более распространенной формой поведения являются отговорки и встречные обвинения, как в случае Китая, который (в течение нескольких месяцев, когда он столкнулся с затруднениями после массовой расправы на площади Тяньанмынь) настаивал на том, что, во-первых, этого вообще не было, а во-вторых, что в любом случае, это никого не касается; или как в случае хомейнистского Ирана в 1980-х годах, который утверждал, что он так же заботится о правах человека, как любое другое государство, но его представления о правах человека отличаются от других (и, разумеется, лучше всех прочих). Государствам, интегрированным в мировое сообщество более прочно, чем Китай (необычайно самодостаточный в том, что касается ценностей) и Иран (в годы расцвета исламской революции), не остается ничего иного, как все отрицать, огрызаться и, возможно, пытаться избежать повторений.

МГП и право в сфере права человека, хотя и похожи друг на друга той легкостью, с которой они могут быть использованы в публичном обмене выражениями опасения, взаимными нападками и критикой, различаются тем, что гуманитарное право может вызывать значительно более сильную реакцию. Возможности для ссылок на него представляются реже, но, когда это происходит – особенно если это касается военнопленных, – такие случаи воспламеняют страсти. Нарушения прав человека в некоторых странах происходят в таком масштабе и с такой регулярностью, что начинают казаться чем-то вроде природных явлений; более того, они недосягаемы для внешних критиков, поскольку отгорожены барьером суверенитета, за исключением тех случаев, когда твердо стоящие на либеральных принципах правительства пробуют превратить права человека в фактор своей внешней политики. Нарушения МГП, кроме того что они реже становятся предметом общественного внимания, в своих самых возмутительных случаях сограждане оставляют равнодушными и сородичей самого критика, и после Нюрнберга в подобных случаях есть основания надеяться, что, возможно, нарушения не останутся безнаказанными. (Свидетельством тому может служить жесткая риторика, начало которой положили речи тогдашнего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, по поводу «суда над Саддамом Хусейном», имевшая место в недалеком прошлом во время войны в Персидском заливе и сразу после ее завершения.)

Готовность современного общественного мнения откликаться на гуманитарные поводы и выдерживать неизбежные в таких случаях залпы обвинений и контробвинений влечет неоднозначные последствия для МГП. Одно из них может быть благотворным для продвижения гуманитарных ценностей. Едва ли можно сомневаться, что сегодня больше людей и в большем количестве стран, чем когда-либо прежде, хоть что-то знают о праве войны и в определенной степени разделяют серьезную озабоченность его соблюдением, а не просто импульсивно реагируют на использование его в полемических и пропагандистских манипуляциях. Непонимание базовых идей МГП, не говоря уже о нюансах, отрицательно сказалось даже на самых качественных репортажах и комментариях британских средств массовой информации во время войны в Персидском заливе. С другой стороны, некоторые сотрудники тех же самых газет и телеканалов производили весьма содержательные медиапродукты, иногда добавляя к ней выполненный по заказу анализ академических экспертов. Более того, приглашались эксперты не только из области права и политических наук. Общественный – даже народный – интерес к выяснению моральных аспектов этой войны был так велик, что (по крайней мере, в США и Великобритании) для ее оценки, с точки зрения доктрины справедливой войны и других подобных критериев, приглашались также философы и теологи.

Серьезный интерес «западной» публики к подобным вопросам рос, хотя и неравномерно, начиная с конца 1950-х – начала 1960-х годов, когда, насколько я понимаю, мир вне Франции начал разделять ту озабоченность этическими и правовыми аспектами войны а Алжире, которые уже возникли в самом французском обществе, а в США стало вызывать тревогу то, что происходило во Вьетнаме. Именно война во Вьетнаме и последующий период споров о ней привели к тому, что столь значительная часть населения США и стран, исторически и культурно связанных с ними, узнали о праве и этике войны. Вместе с этим неизбежно пришло и осознание политиками возможности использования основывающихся на праве аргументов и обвинений в целях PR и пропаганды. Американская интервенция в Гренаде в 1983 г., все еще несшая на себе печать прошлого, проходила под неудачным кодовым названием «Urgent Fury» («Неотложная ярость»), но уже в 1989 г. операция по вторжению в Панаму была осторожно и дипломатично названа «Just Cause» («Правое дело»). Когда пришел черед войны в Персидском заливе с целью дать отпор иракской агрессивной политике, были предприняты беспрецедентные усилия, прежде всего на подготовительной стадии, чтобы разъяснить правомерность использования против Ирака вооруженной силы с санкции ООН, а затем, когда в начале 1991 г. военные действия возобновились с новой силой, – для оправдания происходящего в терминах права. По-видимому, нет причин сомневаться в том, что, по крайней мере, западная общественность (я мало что знаю в этом отношении о других регионах мира не буду ничего о них говорить) узнала достаточно много о международном гуманитарном праве и в достаточной степени прониклась важностью его принципов, чтобы внушить правительствам своих стран необходимость позаботиться, чтобы миру были представлены юридические обоснования того, почему они прибегают к военным действиям, и того, какими средствами их ведут.

Пока что все хорошо. То, что возродилась дискуссия о справедливой