Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

CDDH 1974–1977 гг

Последняя сфера, через которую в недавнее время в МГП проникла определенная неискренность, определяется более узко, чем две обсуждавшиеся выше. Предыдущие носят общий характер, поскольку относятся и к природе политического процесса (в который создание и имплементация МГП входят составной частью), и к самой истории эпохи; я бы даже осмелился назвать все это «Zeitgeist»[589]. Третья сфера же довольно специфическая – она относится к середине 1970-х годов, к природе и процедурам CDDH, которая проходила с 1974 по 1977 г. И на саму конференцию, и на два принятых на ней дополнительных протокола мы уже много раз ссылались выше.

Споры о достоинствах и недостатках этих протоколов продолжаются и во время написания этой книги. Обсуждение неизбежно вращается вокруг их текстов: что в точности они говорят и как следует их толковать. Поскольку некоторые из самых влиятельных сторон, подписавших эти протоколы, считают некоторые их части в той или иной степени несовершенными, туманными или вызывающими возражения, толкование протоколов является предметом огромной важности. Толкование означает обращение прежде всего к тому, что специалисты по международному праву называют «историей переговоров» («negotiating history»), и к авторитетным комментариям, которые сами в значительной мере базируются на ней. Объемы двух важнейших комментариев составляют соответственно 746 и 1625 страниц. Авторитетная история переговоров содержится в семнадцати томах «Официальных отчетов» (Official reports) о том, что фактически было сделано на конференции, и о той части дебатов и дискуссий, которая подлежала опубликованию.

Достаточно назвать всего лишь эти три основных письменных источника, служащих руководством при толковании, чтобы показать, что основной объем этой работы еще только предстоит проделать. Это не может удивить никого, кто понимает многообразие целей, которые преследовались на конференции, а также сложность и противоречивость проблем, которые возникали при столкновении различных течений. Контраст между этой длившейся четыре года (с перерывами) конференцией середины 1970-х годов и длившейся четыре месяца конференцией 1949 г., которые естественно сравнивать в силу общности их заявленного предмета, вряд ли мог бы быть более разительным[590].

Различие между конференциями 1949 г. и 1974–1977 гг. заключается не в том, как утверждают некоторые особо рьяные критики последней, что гуманитарное правотворчество стало политизированным. Действительно, в каком-то отношении ее заседания носили явно выраженный политический характер, но, как сразу указал Джордж Аби-Сааб в своем разъяснении, в этом не было ничего нового. Процесс разработки права войны всегда был политическим. Государства, которые по своему положению занимались этим, делали это прежде всего ради собственной выгоды. До 1940-х годов это означало исключительно выгоду западных стран, и в 1949 г., как уже отмечалось выше, едва ли стало означать что-то существенно выходящее за эти границы. Политический аспект права не привлекал большего внимания только потому, что у государств и сторон, чьи интересы конференция 1949 г. не отражала, не было форума, на котором они могли бы выразить свою точку зрения. Однако к 1960-м годам ситуация изменилась. В распоряжении вновь возникших государств «третьего мира» стало появляться все больше форумов. Прежде всего это была ООН. Как было показано в части III, новый подход к гуманитарному праву стал дополнительным пунктом в повестке дня, которую страны «третьего мира», вновь образованные государства и их сторонники продвигали через всю организационную империю ООН. То, что, с одной точки зрения, могло быть представлено как «подтверждение и развитие принципов МГП», с другой точки зрения, выглядело более привлекательным именно в качестве проекта по лишению права войны его исключительно западного характера.

CDDH 1974–1977 гг., помимо того что она носила правовой и гуманитарный характер, была, пожалуй, даже в большей степени, чем другие многосторонние конференции, еще и событием политическим. Каждое государство, подписавшее ЖК, было приглашено участвовать в работе конференции, как и некоторые стороны, не являющиеся участниками ЖК. МККК, чьи недавние инициативы и действия во Вьетнаме и Нигерии вызвали недовольство стран «второго» (социалистического) и «третьего мира», которые обвиняли его в снобизме, буржуазности и выражении исключительно интересов белой расы, считал весьма желательным, чтобы страны «третьего мира» принимали участие в дискуссиях и чтобы конференция подготовила документы, в разработке которых смогли бы принять участие представители всех рас и политических систем мира.

Необходимость удовлетворить интересы стран «третьего мира» была столь же настоятельной, как необходимость усовершенствовать само МГП. Поэтому участники конференции, представлявшие страны «третьего мира» и симпатизировавшие им государства, были склонны приравнивать свои требования к усовершенствованиям правового характера. Внутри западного блока мнения по вопросу о том, действительно ли умиротворение «третьего мира» столь желательно, варьировались в зависимости от предвыборной ситуации, но к тому времени западные страны уже привыкли находиться в меньшинстве на заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН, когда велись дебаты по вопросам, связанным с отношениями «Север – Юг». Поэтому, когда дело доходило до голосования, у них всегда был один и тот же выбор – либо остаться в незавидном положении меньшинства, либо присоединиться к подавляющему большинству на условиях, сформулированных как можно более широко. Неудивительно, что «консенсус», этот мощный формовочный механизм, позволявший привести множество дебатов в ООН, мнения в которых кардинально расходились, к хэппи-энду в виде решения nem. con[591], теперь стал, соответственно, необходим и для работы CDDH.

Можно привести много доводов в пользу процедуры принятия решений путем консенсуса. Вопросы, обсуждаемые тем или иным сообществом, не всегда столь однозначны, что голосование просто «за» или «против» будет удовлетворительным способом их решения. Кроме того, они не всегда требуют такой быстроты решения, которую может обеспечить только его принятие большинством голосов. Более того, сообщества, которым дороги идеи права и прав, не могут предоставить абсолютную власть большинству, даже самому демократическому большинству. Поэтому неудивительно, что преимущества консенсуса все больше раскрывали себя в ООН, члены которой всегда проявляли особую чувствительность в отношении своих суверенных прав, постоянное большинство в которой (начиная с 1960-х годов) в лице развивающихся государств ничего не могло добиться путем вызывавшего раскол голосования против меньшинства высокоразвитых промышленных государств, а постепенная имплементация глобальных соглашений, таких как ГАТТ, зависела от передачи полномочий и от дискреционной власти участников. К 1970-м годам консенсус стал для членов ООН столь часто применяемым способом обойти трудности, – прибегая к распространенному выражению, можно сказать: «удерживал лодку на плаву», – что его использование во многих случаях на CDDH казалось естественным и благим делом. Например, Мишель Вёти, высокопоставленный сотрудник МККК, придерживается следующего мнения: «Почти все статьи Дополнительного протокола I были приняты консенсусом; даже в тех немногих случаях, когда консенсус отсутствовал, количество голосовавших «против» зачастую было столь невелико,