Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

оккупации. Преследование собственных особых интересов при заключении многосторонних договоров не является чем-то из ряда вон выходящим. Трудно даже помыслить полное отсутствие интересов. Невозможно представить себе ни одно государство, для которого не была бы желательной правовая защита хотя бы некоторых составных частей его собственных вооруженных сил или гражданского населения во время войны. Почти невозможно вообразить, чтобы даже государство, управляемое на основе солипсистской идеологии (как Албания при Энвере Ходже и Кампучия при Пол Поте), не признавало бы за пределами собственных границ существование ограниченных категорий жертв войны, которым полагается защита. Общества, проникнутые более универсалистскими идеологиями, могут проявлять сочувствие к обычным категориям жертв войны во всем мире, именно такое сочувствие артикулируется и канализируется, в первую очередь, движением Красного Креста и Красного Полумесяца. Индивидуальные, общественные, субнациональные и неправительственные формы выражения приверженности гуманитарным ценностям часто могут быть бескорыстными и добровольными. И тем не менее они могут повлиять на международные договоры только через правительственные каналы и при учете государственных интересов. Вот тут-то и возникают подозрения относительно их доброй воли. Озабоченность гуманитарными вопросами, выражаемая государствами, может быть как неискренней, так и наоборот, и не сложно понять почему.

Эта доля неискренности привносится в процесс переговоров и готовый документ на стадии, когда индивидуальные цели отдельных частных филантропов и гуманитарных НПО (в этом отношении МККК представляет собой нечто большее, чем просто НПО) смешиваются с государственными интересами и профессиональными навыками, которые только и могут открыть пути к международному правотворчеству. Гуманитарность в чистом виде, которая, на мой взгляд, играет существенную роль на ранних стадиях этого процесса, становится политизированной и непоследовательной. Не подлежит сомнению, что процесс такого рода неизбежен, и поскольку это та цена, которую приходится платить за эффективную имплементацию МГП, любой гуманитарный благожелатель должен, не скупясь, ее заплатить. Но преданные делу участники процесса должны понимать, что происходит. Я останавливаюсь здесь на этом только потому, что не считаю полезным для гуманитарного дела говорить так, будто этого не происходит, как это делают некоторые самые убежденные ораторы.

Представляется, что существуют три обстоятельства, которыми следует объяснять эту политизацию: 1) нормальное функционирование многостороннего политического процесса; 2) реакция на гуманитарное общественное мнение и манипулирование им; 3) специфический политический процесс на CDDH 1974–1977 гг.

Многосторонний политический процесс

Исследуя то, что произошло во время многосторонних встреч, в результате которых МГП претерпело самые значительные перемены в современной истории, можно задаться вопросом, не была ли проявленная при этом непоследовательность именно тем, что очень часто происходит в таких случаях: «идеалисты» должны пойти навстречу «реалистам» и могут, в конце концов, и сами стать «реалистами». Военные эксперты и дипломаты, представлявшие основные мировые державы, – т. е. люди, в любом случае никогда не относившие себя к идеалистам, не без самодовольства отмечали, что метаморфоза такого рода имела место на конференциях 1947–1949 и 1974–1977 гг. Несомненно, так оно и было, но это не означает, что гуманитарная суть осталась в результате неповрежденной. Если согласиться с точкой зрения военных экспертов и дипломатов, что то, что вначале было проявлением непрактичного идеализма, превратилось в практичный реализм, то такое утверждение подразумевает, что получена позитивная выгода: имплементация конечного продукта, пусть даже упрощенного и огрубленного, все же, по крайней мере, возможна. Но тут-то и зарыта собака. Имплементация так называемого «реалистичного продукта» гарантирована ничуть не больше имплементации так называемого «идеалистического проекта». Полученная в результате честного обмена выгода оказывается иллюзорной. «Реализм» в этом случае означал всего лишь то, что нахмуренные брови по отношению к force majeure[586] политики сменились улыбками.

Кроме того, нельзя не задаться вопросом: отличалось ли то, что произошло с МГП по мере его прохождения через жернова многостороннего политического процесса, от общей судьбы всех других начинаний, которые подвергались той же процедуре? Разве не требует представительная политика любого рода – как внутренняя, так и международная – той же самой дани в виде торга, компромисса и обмана? Несомненно, это так. Международные встречи, организуемые с целью существенно пересмотреть и усовершенствовать МГП в соответствии с изменившимися условиями, не отличаются по своему составу и методам работы от других многочисленных международных форумов, которые занимаются подобной правотворческой деятельностью. Атмосфера заседаний и ход событий на CDDH 1974–1977 гг., которые придали ей странный и, на взгляд далеких от политики людей, неприглядный характер, совсем не удивили тех, кто был хорошо знаком с заседаниями ассамблей ООН. Произошло всего лишь то, что большинство государств-участников (и покровительствуемые ими национально-освободительные движения) вели себя так, как будто предмет конференции был не чем-то исключительным, а представлял собой обычное дело.

Но в этом-то все и дело. Предмет-то действительно совершенно особый. Он не нов (хотя новизна состояла в том, что он был поставлен на повестку дня международного законодательства) – в отличие от таких проблем, как опустошение запасов природных ресурсов, загрязнение окружающей среды, атомная энергия, освоение космоса, борьба со СПИДом, – и уходит корнями в далекое прошлое. И он приобрел особое значение уже очень давно, поскольку вопрос о том, могут ли люди, которые вынуждены воевать друг против друга, тем не менее свести к минимуму наносимый друг другу взаимный ущерб, был настолько экстраординарным, что ответить на него можно было только в терминах религии. История права войны начиналась в храме и церкви. Ограничения, налагаемые на ведение военных действий, всегда были наиболее эффективными, когда основывались на религии и этике; больше ничто не обладало сравнимой силой, чтобы заставить воинов поставить интересы других, включая врагов, выше собственных. Расширение, кодификация и «прогрессивное развитие» права войны принесли свою пользу, но вместе с тем, как было отмечено ранее, затуманили религиозные и этические аспекты права и ослабили ту непосредственность, с которой они обращались к человеческому духу. Многосторонняя политика вытравила великие идеалы чести и благородства из правовых инструментов вместе с «Верховным Существом» (см. часть II). Эти идеи все еще присутствуют в них, но (а) в менее привлекательной форме списка запрещенных актов вероломства и коварства, и (б), в любом случае, они почти незаметны в чаще текстуальных витиеватостей, которые, как тянет предположить, придумали в основном юристы и для юристов, руководствуясь профессиональной идеей, что высочайшее предназначение этих текстов – быть инструментом споров в суде[587].

Гуманитарное общественное мнение

Воздействием гуманитарного общественного мнения объясняются как обесценивающие, так и благотворные эффекты. Гуманитарные чувства, которые необходимо отличать от более глубоких гуманитарных принципов, стали настолько универсальными и отчетливо выраженными, что правительства уже не могут позволить себе их игнорировать. Реакция на их давление может привести к действиям, направленным как внутрь,