Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

Женевские конвенции, когда мир узнал о них летом 1949 г., как казалось, гарантировали наказание тех, кто серьезно их нарушил. Они содержали общую статью (49/50/129/146), второй абзац которой гласил: «Каждая ВДС обязуется разыскивать лиц, обвиняемых в том, что они совершили или приказали совершить то или иное из упомянутых серьезных нарушений, и, каково бы ни было их гражданство, предавать их своему суду. Она может также, если она этого пожелает, передать их, в соответствии с положениями своего законодательства, для суда другой ВДС, в том случае если эта ВДС имеет доказательства, дающие основание для обвинения таких лиц».

Это установление универсальной юрисдикции было революционным. Великолепная теория, лежавшая в его основании, состояла в том, что ни одно предполагаемое серьезное нарушение не останется нерасследованным, потому, что если государство, где находится обвиняемое лицо, не заинтересовано в выполнении этой задачи, то оно передаст его другому, заинтересованному в этом государству, и таким образом будет удовлетворено требование классической римской максимы, которую всегда приводят при обсуждении этого вопроса, – aut punire aut dedire («либо накажи преступника сам, либо позволь это сделать другому»).

Однако на практике эта благородная новация ничего не достигла в силу и очевидных, и скрытых причин. Очевидной причиной является то, что государства, которым трудно (а трудно фактически всем государствам) обвинить своих собственных военнослужащих в совершении военных преступлений (как классифицируют их деяния политики и общественное мнение, независимо от того, являются ли они серьезными нарушениями или нет), находят еще более трудным передать этих людей другому, возможно, недружественному государству для проведения суда над ними. Скрытые причины прячутся за кажущимися простыми формулировками: «в соответствии с положениями собственного законодательства» (приведена выше) и «ВДС берут на себя обязательство ввести в действие законодательство, необходимое для обеспечения эффективных уголовных наказаний для лиц, совершивших или приказавших совершить те или иные серьезные нарушения настоящей конвенции» (первый абзац той же самой статьи). Передача другому государству лица против его воли называется экстрадицией, делом достаточно деликатным с политической точки зрения, которое государства обычно осуществляют только в соответствии с правилами, тщательно прописанными в двусторонних соглашениях об экстрадиции. А принятие соответствующего законодательства в странах, где существует необходимость проведения его через парламент и где имеется более-менее свободная пресса, как правило сопровождается множеством трудностей внутреннего порядка, которых, несомненно, больше в тех государствах, где вооруженные силы готовы сражаться с внешними врагами, чем в тех, где ответственность в рамках МГП может иметь не столь серьезное значение[569].

Но тем не менее все это не означает, что совершающие серьезные нарушения МГП и другие нарушители его норм никогда не несут справедливого наказания – порой это происходит[570]. Даже сейчас, когда я пишу эти заключительные страницы книги, судебные процессы, более или менее попадающие в эту категорию, по сообщениям одной из самых активных и смелых британских экспертов в области МГП, имеют место в бывшей Югославии. Но ее рассказ вряд ли может вселить уверенность в высокое качество работы национальных трибуналов этой страны. Здесь редки процессы против граждан собственной национальности, а те немногие, которые все же имели место, выглядят в первую очередь PR-акциями. Процессы над представителями «другой стороны», как и следовало ожидать, более многочисленны. Они играют важную пропагандистскую роль и в условиях жуткой атмосферы этнической ненависти не сдерживаются никакими соображениями осторожности, которые обычно заставляли откладывать такие дела до завершения конфликта. Но, даже оставив в стороне соображения осторожности и политический расчет, можно сказать, что эти процессы отличались особой непоследовательностью и неразберихой. Франсуаз Хэмпсон делает вывод: «В целом, учитывая такое большое количество выдвигавшихся обвинений в серьезном нарушении [МГП], число состоявшихся судебных процессов было весьма незначительным. И это совсем неудивительно в условиях продолжающегося вооруженного конфликта и в обстоятельствах, когда обвиняемого очень трудно взять под стражу. Последнее обстоятельство является отражением серьезных проблем, возникающих, когда для принуждения к исполнению права вооруженных конфликтов приходится полагаться исключительно на национальные юрисдикции»[571].

Некоторые дела в силу того, что они вызывали ассоциацию с Холокостом, или из-за того, что были связаны с политическими causes célèbres[572], привлекли к себе внимание международной общественности. Сколько других осталось незамеченным и какова доля замеченных в общем количестве тех, на которые следовало бы обратить внимание, подсчитать невозможно. Но приговоры на таких процессах, насколько я знаю, были сформулированы, разумеется, непосредственно в терминах национального законодательства, причем подразумевалось – и это льстило национальной гордости, – что данные акты правосудия были инициированы суверенными государствами по собственной воле, а не в силу международных обязательств. Нечто подобное проявлялось даже на экстраординарном процессе по делу Адольфа Эйхмана, которое больше, чем что-либо еще, может быть названо недоделкой, оставшейся от Нюрнберга. Государство Израиль выкрало Эйхмана в Аргентине, и, несмотря на то что во время совершения Эйхманом военных преступлений государства Израиль еще не существовало, оно заявило, что «в соответствии с принципом универсальной юрисдикции» «действует в качестве защитника международного права и как агент, обеспечивающий последнее принудительной санкцией»; при этом нюрнбергские принципы и принципы Конвенции о геноциде претворяются в жизнь посредством выполнения Закона Израиля 1950 г. о наказании нацистов и нацистских пособников.

Более ординарным выглядело другое нашумевшее «дело о военных преступлениях», но совершенных уже в наше время, – процесс 1971 г. над американским младшим офицером Уильямом Келли, который обвинялся в том, что тремя годами раньше сыграл основную роль в совершении массового убийства южновьетнамских граждан в количестве от 400 до 500 человек, – многие из которых однозначно идентифицировались как гражданские лица, – в местечке, известном англо-американцам как Май Лай (или, по названию деревенской общины, Сонгми)[573]. Против лейтенанта Келли были выдвинуты обвинения в нарушении норм Единого кодекса военных законов США (Uniform Code of Military Justice); такие же обвинения были выдвинуты и против всех остальных американских военнослужащих, подвергнутых дисциплинарным наказаниям за недостойное поведение во Вьетнаме. Но относительно того, соответствует ли этот Кодекс и его применение требованиям МГП, которые он, по идее, должен воплощать и обеспечивать санкцией, мнения разошлись[574]. Один аспект, в котором он обходит ЖК, был указан американским генерал-майором в сборнике Law and Responsibility in Warfare: The Vietnam Experience («Право и ответственность на войне: вьетнамский опыт»)[575].

«Женевские конвенции 1949 г., – пишет Роберт Дж. Гард-мл., – которые, как-никак, имеют в США силу закона, предусматривают, что каждая ВДС обязана найти лиц, подозреваемых в совершении серьезных нарушении этих конвенций, и судить их в своих национальных судах. Но до сих пор наша страна ограничивала такие судебные процессы рассмотрением дел