Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

в краткосрочной перспективе), – это спровоцировать существующие режимы на принятие контрреволюционных мер ужасающей эффективности и беспрецедентного беззакония. Их отличали неизбирательное применение силы к любому, кто был сочтен «подрывным элементом», заключение в тюрьму без суда, пытки, убийства и – новый зловещий термин в современном лексиконе – «исчезновения», которые очень часто имели своим следствием три предыдущих деяния[558].

Существовали между странами различия – от Мексики до южной оконечности континента – в методах и акцентах. Тем не менее все сходятся во мнении, что самое концентрированное применение этих методов наблюдалось в «грязной войне», которую вели вооруженные силы в Аргентине с 1976 по 1980 г. Применявшиеся ими средства были абсолютно противозаконными по всем международным стандартам (а также, бесспорно, и по национальным конституционным стандартам, но это не является предметом рассмотрения в данной работе). Право в сфере защиты прав человека позволяет правительствам, которым угрожает серьезная опасность, временно приостанавливать многие из обычно действующих гражданских и политических прав и свобод. Однако оно не допускает более или менее постоянного прекращения действия основных процедур правосудия, а также – вряд ли об этом даже надо особо упоминать – абсолютно исключает систематическое применение пыток, похищений и убийств. Объяснения и оправдания подобных эксцессов – если таковые вообще приводились, поскольку лица, осуществлявшие эти беззакония, в общем и целом не испытывали в связи с этим особых неудобств, – были именно такими, каких можно было ожидать от военных, сформировавшихся в условиях своего континента, которые почувствовали неприятную и, на их взгляд, огромную угрозу. Необходимостью оправдывались любые средства, которые могли привести к победе в борьбе, которая искренне воспринималась ведущими ее военными как война за национальное выживание и которая, подобно многим другим внутренним раздорам в странах Латинской Америки, была явно достаточно серьезной, чтобы подпадать под действие общей статьи 3 ЖК. Но, оставляя в стороне этические и политические вопросы, связанные с претензиями вооруженных сил на единственно правильное понимание того, что лучше всего отвечает интересам их страны, не говоря уже об исторических и психологических вопросах о том, как эти вооруженные силы на самом деле воспринимали людей и политические движения, против которых они воевали, необходимо отметить, что МГП не оставляет никаких лазеек для прикрытия эксцессов, которые совершали аргентинские вооруженные силы (и, конечно, их гражданские пособники). Они продемонстрировали открытое презрение к каждой норме, содержащейся в общей статье 3 ЖК, и к основополагающим принципам МГП – избирательности и пропорциональности. Они пытались скрыть свои деяния и защитить себя завесой секретности и лжи во время «грязной войны», а также амнистиями и освобождением от ответственности после того, как война окончилась.

Таковы были те специфические обстоятельства, которые привели к появлению докладов «Больше никогда». В политическом контексте они являются частью процесса поиска путей возвращения к конституционной практике (в той степени, в какой она существовала раньше) и укрепления ее основ путем разоблачения тех ужасающих деяний, которые стали возможны из-за пренебрежения ею. В контексте прав человека и МГП эти тщательно документированные доклады являются лучшим, что можно предпринять для отстаивания принципов справедливости и порядочности в условиях, когда творцы беззакония защитили себя непроницаемой броней безнаказанности. Вся эта сложная проблема всесторонне изучается в настоящее время Александрой де Брито, чьим высказыванием, взятым из ее обзора, мы можем заключить этот краткий очерк: «Этот процесс „обнародования правды“ сочетал в себе элементы политического возмездия, морального очищения общества и отстаивания достоинства жертв… Все четыре проекта были нацелены на то, чтобы раскрыть правду о государственном терроризме, осуществлявшемся при ведущей роли военных в Бразилии, Аргентине, Уругвае и Чили, и они демонстрируют примечательное сходство целей и структур [хотя два из них имели источником демократический процесс, а два других были осуществлены независимыми неправительственными организациями]. Они отличались от всех других современных докладов о репрессивных действиях своим масштабом, объективностью и солидарностью исключительно с делом демократии и страданиями жертв… Именно в том, что касается „обнародования правды“ как такового, эти доклады были особенно успешны. Это были рассказы о скрытых и ужасных фактах… Но в конечном итоге нерешенной проблемой осталось то, что, хотя публикация этих докладов была своего рода катарсисом, они так и не смогли оправдать надежд и ожиданий жертв и их родственников на компенсацию… Для этих людей и значительной части населения во всех четырех странах… эти книги стали суррогатом правосудия»[559].

По-видимому, подобный суррогат расплаты – это самое большее, на что могут рассчитывать выжившие в долгой гражданской войне в Сальвадоре, несмотря на то что мартовский 1993 г. доклад Комиссии по установлении истины (Truth Commission), учрежденной ООН в качестве составной части «мирного процесса», который она инициировала в 1990–1991 гг., выявил большое количество виновных подозреваемых лиц.

Латиноамериканские примеры не совсем типичны, поскольку вооруженные конфликты в этом регионе почти всегда имеют место внутри государств, но вопросы, касающиеся выявления фактов и обнародования истины, а в конечном итоге – и вынесения судебных решений, здесь те же самые, какую бы отрасль МГП мы ни взяли. Могут ли жертвы беззаконных методов ведения военных действий надеяться на нечто большее, чем проекты вроде «Nunca Más» в качестве «суррогата правосудия»? В этом суть проблемы, которая называется «обеспечением правовых норм санкцией или принуждения к исполнению». К ее рассмотрению мы и переходим.

Обычно ожидается, что любой корпус права (или правовая система, или правовой режим – называйте это как хотите), разработанный и детализированный в результате столетий развития, должен быть, в прямом смысле этого слова, обеспечен правовой санкцией, но МГП не таково. Поскольку я завершаю свой обзор кратким описанием тех средств, какими оно располагает для принуждения к исполнению, – а эти средства включают не только способность МГП убеждать людей в том, чтобы они его соблюдали, просто исходя из своей добропорядочности, доброжелательности, осторожности, собственных интересов или здравого смысла, но и то, с помощью чего можно на самом деле заставить соблюдать его тех, кто не находит для этого особых причин, – мне представляется целесообразным еще раз повторить то, о чем я говорил в начале этой книги: МГП является частью публичного международного права, а публичное международное право, в конечном счете, едва ли может быть обеспечено средствами принудительного исполнения.

Этот факт и его последствия для МГП никто не выразил лучше, чем выдающийся голландский судья и правовед Берта Рёлинг, которого я уже цитировал в связи с его участием в работе Международного военного трибунала в Токио. Его точка зрения представляет особую ценность, учитывая его заметную роль в драме развития МГП после 1945 г. Но следует сказать, что эта роль не была, так сказать, официальной.