Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

это время едва ли может получить оценку исходя из принципов и норм МГП, о многом другом вполне можно судить на их основе, и сам Израиль указывает возможный путь к этому. Какими бы оговорками израильское правительство ни прикрывало свой отказ признать де-юре ЖК4, оно по крайней мере согласилось с «уместностью применения международных правовых стандартов», что, к примеру, в подобных обстоятельствах отказывались делать СССР в Венгрии, Чехословакии и Афганистане, ЮАР в Намибии, а также, можно добавить, Индонезия в Восточном Тиморе. Израильские военные власти обеспечили МККК свободу доступа на оккупированные территории, а Верховный суд Израиля подтвердил действие Гаагских правил[441]. Уместно также отметить, что приверженность Армии обороны Израиля соблюдению трех других ЖК никогда не подвергалась сомнению и что Израиль допустил почти беспрецедентную свободу критики проводимых им операций на предмет их соответствия его правовым и моральным обязательствам, причем со стороны как представителей самих вооруженных сил, так и внешних наблюдателей.

Опыт, накопленный с 1967 г. как Израилем в качестве оккупанта, так и палестинцами в качестве оккупированной стороны, наводит на мысль о том, что справедливо одно из следующих утверждений либо сразу оба: нормы 1949 г. недостаточно адекватны, чтобы удовлетворить разумные требования обеих сторон, и/или просто не существует приемлемого пути регулирования правовыми средствами отношений между оккупирующей стороной, полной решимости применять силу для осуществления своих намерений, и оккупированной стороной, полной решимости оказать сопротивление. Часть Конвенции о защите гражданского населения, посвященная военной оккупации, вместе с ДПI либо без него может остаться не более чем проявлением самоообольщения. Но следует признать, что Западный берег и Сектор Газа не совсем подходят в качестве испытательного полигона для новых правил. Разработчики конвенции никак не могли предусмотреть ни возможность столь длительной военной оккупации, как в данном случае, ни таких исключительно сложных обстоятельств, как те, что связали в один клубок новое государство Израиль, соседние арабские государства (многие из которых в некотором смысле тоже новые) и изгнанный палестинский народ, который обладает признаками «государства, ожидающего своего создания». История превратностей ЖК4 в этой уникальной ситуации не может быть воспринята иначе, как предварительная оценка ее достоинств. Тем не менее это обескураживающая история, история режима военной оккупации, поддерживаемого в течение длительного времени такими средствами, которые вряд ли были бы иными, если бы конвенций 1949 г. вообще не существовало.

Комендантский час, запреты и аресты с незапамятных времен входят в репертуар оккупантов. Меры, похожие на те, что Германия предпринимала во время Второй мировой войны, используются до сих пор и до сих пор носят название «репрессалий» (или «репрессий»), хотя их не столь убийственный размах и менее жестокие цели иногда позволяют объяснить их в категориях пропорциональности и избирательности, причем такие объяснения могут звучать разумно. Другие старые термины, имеющие дурную репутацию, продолжают использоваться, но теперь уже в новом противоречащем и противоположном смысле. Арабские участники конфликта берут заложников и с готовностью признают это, а «административные задержания», осуществляемые израильтянами, по-видимому, нередко выполняют ту же функцию, что и взятие заложников. Стороны в течение длительного времени так часто и безапелляционно обвиняли друг друга в терроризме, что теперь необходимо особое усилие воли, чтобы вспомнить, что некоторые квалифицируемые таким образом акты могут быть более избирательными, пропорциональными и в определенных обстоятельствах более оправданными, чем другие. На вопрос о том, являются ли репрессалии, которые Израиль систематически предпринимает в ответ на действия, квалифицируемые им как преступления или акты террора, чрезмерными, устрашающими, террористическими и т. д., как утверждают пострадавшие от них, нет единого ответа, по поводу которого можно было бы достичь согласия. Оправдывая свои налеты (в основном воздушные) на предполагаемые базы террористов за пределами собственной территории, Израиль утверждает, что сопутствующие потери среди гражданского населения являются результатом того, что террористы не отделяют гражданских лиц от вооруженных бойцов. Уничтожение имущества семей и близких соседей предполагаемых террористов Израиль мотивирует тем, что коллективные наказания очень результативны в обществе, для которого характерны такие черты, как клановость, этика, высоко ставящая обязательства перед семьей, и недоверие к правительству – еще одно из напоминаний, неоднократно повторяющихся на страницах данной работы, о том, что идеи об обществе, человеческой природе и верховенстве права, которыми руководствовались МККК и большинство законодателей, принимавших конвенции 1949 г., могут оказаться слишком открытыми и индивидуалистическими для восприятия людьми со столь отличающейся культурой и опытом.

Конвенции 1949 г., обязательно рассматриваемые в совокупности с Гаагскими правилами, знаменуют собой завершение истории правовой регламентации репрессалий в той ее части, которая касается Израиля, так как он не подписал и, вероятно, никогда не подпишет протоколы 1977 г., которые налагают еще более всеобъемлющий запрет на репрессалии[442]. Дополнения, привнесенные в 1977 г. в существующее регулирование, носят двоякий характер. Оно распространяет запрет на защищаемые ДПI объекты в сфере религии и культуры, а также природную среду и средства существования; под определением «гражданские лица и гражданские объекты» оно подразумевает не только те, которые расположены на территории, оккупированной противником (о чем в основном шла речь в 1949 г.), но и в особенности находящиеся на самой вражеской территории. Объявляются неправомерными в качестве репрессалий бомбардировки и блокада в отношении гражданского населения, и таким образом формально закрывается огромная брешь, которая существовала со времени Нюрнбергских трибуналов. Не оставлено никакой лазейки для законного применения репрессалий, кроме как против военного персонала и для военных целей.

Вопрос о том, предоставляет ли такая регламентация достаточно возможностей для извлечения пользы из репрессалий, активно обсуждался на CDDH и является предметом споров. Не подвергая сомнению мудрость доктрины Калсховена, согласно которой угроза репрессалий предпочтительнее их применения, позволю себе все же усомниться, например, в том, что правительство воюющей державы, испытывая давление массовой политики, остановится перед применением репрессалий против противника, регулярно совершающего нападение на его народ. Стремление защитить гражданское население от всех опасностей военного времени, по-видимому, зашло слишком далеко в 1977 г., точно так же как и в 1949 г. в более узком вопросе о гражданских лицах на оккупированной территории. Закон, который делает невозможным для воюющей стороны достойно осуществлять режим военной оккупации, не обязательно облегчает жизнь людям, оказавшимся в оккупации; он просто может дать сигнал к тому, чтобы сделать ее еще хуже. В конечном итоге ЖК4 является несколько односторонней. Идеальный кодекс осуществления режима военной оккупации в соответствии с гуманитарными принципами должен содержать всеобъемлющий корпус правил поведения как оккупирующей стороны, так и оккупируемой. Адам Робертс очень хорошо подытоживает суть проблемы в конце своей монументальной статьи 1990 г. (на которую я уже ссылался), когда он выражает сожаление, что Генеральная Ассамблея использует законы об оккупации как «палку, которой надо бить