Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

месте земного шара, куда забросит их судьба. Слово «всеобщая» в заглавии декларации 1948 г. означает именно ее всемирный характер, и недопустимо превращать его в бессмыслицу, пропуская его через мясорубку культурного релятивизма. Международное право вновь открыло для себя свои корни, которые содержались в его предшественнике, jus gentium, в виде идеи всемирного человечества, членам которого не чуждо понятие всемирного братства, и они должны соблюдать взаимное уважение и доброжелательность при общении друг с другом. МГП и международное право в сфере прав человека являются теми областями международного права, которые особенно нуждаются в этом этическом фундаменте, опираются на него и для которых он, следовательно, наиболее важен – а также, по стечению обстоятельств, наиболее неустойчив.

Суть дела изложена в ст. 37 (1) ДПI. «Вероломством считаются действия, направленные на то, чтобы вызвать доверие противника и заставить его поверить, что он имеет право на защиту или обязан предоставить такую защиту согласно нормам международного права, с целью обмана такого доверия». Затем приводятся примеры: симулирование намерения вести переговоры под флагом перемирия или симулирование капитуляции, симулирование выхода из строя вследствие ранений или болезни, симулирование обладания статусом гражданского лица или некомбатанта, симулирование обладания статусом, предоставляющим защиту, путем использования знаков, эмблем или форменной одежды ООН или нейтральных государств, а также (как добавлено в перечне «серьезных нарушений» ст. 85) вероломное использование отличительных эмблем, признаваемых конвенциями организаций, действующих в сфере МГП, в первую очередь, разумеется, Красного Креста и Красного Полумесяца.

Истинный смысл этих примеров понятен и имеет ключевое значение, настолько ключевое, что оправдывает повторное обращение к основам философии МГП. Это вопрос не только ограничения, но и уважения. Никакие другие принципы не являются столь неотъемлемыми от практики применения МГП. Во время вооруженного конфликта от воина требуется воздерживаться от определенных действий в отношении противника именно в силу существования этого основополагающего принципа, который в конечном итоге сводится к следующему: противник – такой же человек, некоторые фундаментальные интересы и ценности являются общими у обоих, и поэтому по отношению к нему не должно возникать желания проявить бóльшую жестокость, чем того требует обращение к действиям насильственного характера в качестве крайней меры. Предполагается, что благодаря такому этому остаточному чувству братства и человеческой общности порядочные люди будут даже в условиях войны стараться придерживаться определенных ограничений, продиктованных совестью и налагаемых законом, ограничений, вдвойне обязывающих в ситуациях, когда эти остаточные связи натянуты до предела.

Простое перечисление этих теоретических основ МГП позволяет сделать замечание, что эти идеалы в большинстве случаев весьма далеки от реальности вооруженного конфликта.

Это наблюдение вполне справедливо, но оно не должно застать нас врасплох. Честный текст, посвященный МГП, ни в коем случае не может претендовать на то, что оно всегда неукоснительно соблюдается, даже когда обстоятельства весьма благоприятствуют этому. Наоборот, его автор всегда признает, что обычно уровень соблюдения МГП колеблется в пределах от нулевого до плачевно низкого. Происходит это потому, что обстоятельства редко бывают благоприятными, право войны, подобно многому другому во время войны, редко срабатывает так, как запланировано, и в любом случае весь «проект» МГП носит объективно парадоксальный и (принимая во внимание ненадежность материала, из которого он сконструирован) искусственный характер: с одной стороны – война, с другой стороны – человеческая природа. И все же этот «проект» не свертывается. Самоуважение цивилизации не позволяет сделать это. И точно так же, как на одном уровне некоторая жизнеспособность и авторитетность МГП поддерживаются целенаправленной предусмотрительностью, основанной на учете взаимности и возможных последствий, на другом уровне оно основывается на потенциально неблагоразумных принципах гуманности и чести, которые отказываются верить в тотальную, непреодолимую чуждость противника, в его непринадлежность к человечеству и которые вследствие этого никогда не позволят прибегать к вероломству в борьбе с ним.

Таким образом, различие между вероломством и ruses de guerre очень важно, но в то же время в определенном отношении и очень тонко, поэтому здесь легко прийти к ошибочным суждениям. Протокол уравновешивает перечень актов вероломства перечнем возможных ruses de guerre, которые всегда считались легитимными: «использование маскировки, ловушек, ложных операций и дезинформация». Обман, трюки и уловки такого рода всегда принимались, с разной степенью готовности или смирения, как неизбежный элемент ведения войны. Однако в Новое время использование их, по-видимому, считается делом, не делающим много чести тем, кто занимается подобными вещами, и граница между такими действиями и явно выходящим за рамки понятий о чести имеет немало размытых участков. Маскировка, например, в одних ситуациях может означать использование вражеской формы и при этом быть вполне законной, а в других – нет. А дезинформация? Отличается ли она от ошибочной информации и насколько близка к вероломству? Шпион всегда действует в своеобразной правовой «сумеречной зоне»; но никто не может сказать, является ли его работа достойной или позорной. Военные моряки упорно отстаивают свое уходящее в глубь веков право использовать флаг чужой страны вплоть до момента начала враждебных действий. Во время Первой мировой использование противолодочных судов-ловушек[398] рассматривалось Великобританией как законная ruse (хитрость), а Германией – как вероломство. Читатели придут к разным мнениям относительно инцидента с «честным словом», о котором было упомянуто в части 1. Невозможно отрицать, что области пересечения этих категорий покрыты туманом, но это не мешает довольно отчетливо видеть основные особенности всего ландшафта. Различие между ruse и вероломством в значительной степени опирается на фундаментальное разграничение, проводимое женевским правом и гуманитарными разделами гаагского права (а также, можно добавить, и правом о защите прав человека) между понятиями «человек» и «боец». В полном соответствии с подходом женевского права, признающего, что противник, который выведен из строя вследствие ранения, болезни или сдачи в плен, больше не является противником, каким был раньше, предполагается, что он не принадлежит к той категории людей, которые обманут доверие брата в ситуации, когда высочайшей ставкой является безупречная деловая репутация семьи.

Вот несколько примеров, иллюстрирующих сказанное. Для участвующих в военных действиях не будет вероломством, если они, чтобы застать врасплох вражеского часового, прибегнут к маскировке, облачившись в военную форму противника, поскольку часовой должен и способен проявлять особую бдительность в отношении подобных вещей. Но вероломством с их стороны будет попытка усыпить бдительность часового, используя отличительные эмблемы персонала Красного Креста, так как Красный Крест может осуществлять свою беспристрастную деятельность во имя всеобщего милосердия только при том условии, если все участники будут уверены, что он занимается исключительно такой деятельностью и никакой иной. Не будет считаться вероломством отказ принять парламентера противника, несущего белый флаг, но подпустить его поближе, а затем расстрелять – это уже акт вероломства,