Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

весь остальной мир. Борцов за независимость Биафры поддержало лишь небольшое число африканских государств, и их дело так и не стало «общим делом всех стран „третьего мира“», таким как, например, борьба с колониализмом, экономическое развитие и борьба с дискриминацией. Региональные сепаратистские движения, которые по прошествии времени выглядят не очень привлекательно, как, например, борьба Катанги против Заира, были по самой своей природе явлениями, вызывавшими мало симпатии у элит большинства государств, за исключением самых уверенных в своих силах и чувствующих себя в безопасности. Гораздо больше, чем страдания населения Биафры, внимание стран «третьего мира» привлекала умеренность и благоразумие федерального правительства Нигерии. Оно было готово пропустить через линию блокады гуманитарную помощь при условии, что, во-первых, никакая ее часть не попадет в распоряжение вооруженных сил мятежной Биафры и, во-вторых, что транспортные средства, осуществляющие ее доставку, не перевозят контрабанды. Но сепаратисты были не готовы принять эти условия.

Ст. 54 не касалась правового статуса блокад, равно как и всей сферы ведения войны, в которой чаще всего и имеют место блокады, а именно войны на море. Термин «блокада», и это следует подчеркнуть, ни разу не упоминается в тексте ЖК или дополнительных протоколов к ним. «Блокада» является одним из тех «колючих» понятий, с которым специалисты по гуманитарному праву обращаются, надев защитные перчатки и вооружившись длинными щипцами. Строго говоря, с юридической точки зрения воюющие стороны имеют право на осуществление блокады, и, как ясно сказано в ст. 40 и 41 Устава ООН, прежде непосредственного установления блокады могут быть предприняты разнообразные меры экономического и дипломатического характера. Интересно отметить, насколько неохотно блокада была названа «блокадой», когда Совет Безопасности ООН принял решение установить ее в отношении Ирака в ответ на его вторжение в Кувейт в августе 1990 г. Предпочтение отдавалось таким терминам, как «экономические санкции» и «эмбарго», возможно, еще и потому, что это звучало менее воинственно, чем «блокада», которая упоминается в ст. 42 Устава ООН вместе с «другими операциями воздушных, морских или сухопутных сил». Несомненно, воюющая сторона, которая может установить эффективную блокаду, сделает это. Предлагать введение всеобщего запрета блокад так же бесполезно, как было бесполезно в период между двумя мировыми войнами пытаться запретить использование аэропланов в военных целях. Несомненно, эффективно осуществляемые блокады рано или поздно приводят к тому, что гражданское население, находящееся в условиях блокады, начинает терпеть всевозможные лишения, и, возможно, в этом отчасти и состоит смысл их проведения. Но, может быть, блокады и не заслуживают своей сомнительной репутации. При согласии сторон всегда можно договориться о том, чтобы гуманитарная помощь пропускалась через линию блокады, как было предусмотрено в случае с Ираком параграфами 3 (с) и 4 резолюции 661 Совета Безопасности ООН. И, безусловно, можно привести аргументы в пользу того, что в случае, если война уже началась и гражданское население неизбежно подвергается связанным с нею тяготам, блокада более гуманна, чем бомбардировки. Последствий бомбардировок по причине их внезапности и непредсказуемости значительно сложнее избежать, чем последствий блокады. А медленное и постепенное действие блокады дает возможность правительствам, если они этого хотят, принять меры с целью предотвращения ее пагубных последствий, такие как приоритетность гражданского населения при распределении продовольствия, организация поставок гуманитарной помощи или, в качестве крайней меры, капитуляция. Сложность в том, что они редко этого хотят. Элиты и вооруженные силы в условиях нехватки продовольствия обычно голодают в последнюю очередь, их гордыня и стремление к суверенитету – слишком сильные страсти, а PR-кампания за симпатии третьих сторон может вестись сколь угодно долго.

Культурные ценности и окружающая среда

При подсчетах ущерба, причиненного в результате военных конфликтов, на первое место обычно ставят людские потери, а уже затем материальные. Один вид имущества, который хотя, может быть, и незаметен в составе мрачных цифр суммарных потерь – превращенных в руины домов, километров выведенных из строя транспортных магистралей, затопленных гектаров, разрушенных промышленных предприятий и т. д., – был тем не менее сочтен обладающим настолько особой ценностью и представляющим настолько специальный интерес, что удостоился специального упоминания в обоих протоколах 1977 г. в ст. 53 ДПI и в ст. 16 ДПII. Речь идет, если использовать термин, употребленный в названии посвященной им Гаагской конвенции 1954 г., о «культурных ценностях». Как бы банально это ни звучало, но необходимо было найти некий общий термин для широкой категории прекрасных вещей, которые со скрупулезной точностью перечислены в параграфе «а» ст. 1 Конвенции о защите культурных ценностей 1954 г.: «ценности, движимые или недвижимые, которые имеют большое значение для культурного наследия каждого народа, такие как памятники архитектуры, искусства или истории, религиозные или светские, археологические месторасположения, архитектурные ансамбли, которые в качестве таковых представляют исторический или художественный интерес, произведения искусства, рукописи, книги, другие предметы художественного, исторического или археологического значения, а также научные коллекции или важные коллекции книг, архивных материалов или репродукций ценностей, указанных выше» [а также ниже, в параграфе (b)], «музеи, крупные библиотеки, хранилища архивов».

Эта инициированная ЮНЕСКО и достойная восхищения конвенция соединила воедино два предмета, в течение долгого времени вызывавших общую озабоченность: один более национальный по своему характеру, а второй универсальный и международный, – но оба они ознаменовали собой современную кульминацию, достигнутую движением за права человека. Первый из этих предметов озабоченности, впервые отраженный в Брюссельском «Проекте» 1874 г., затем появляется дважды – в Гаагских правилах 1899 и 1907 гг. В ст. 27, одной из числа тех, которые посвящены осадам и бомбардировкам, было выражено пожелание, чтобы предпринимались усилия к сохранению «храмов, зданий, служащих целям науки, искусств и благотворительности, исторических памятников, госпиталей» и т. п. при условии (это типовая оговорка!), что «таковые здания и места не служат одновременно военным целям». Ст. 56 давала этим объектам такую защиту, которая в ту эпоху считалась адекватной в условиях военной оккупации; их следовало беречь так же, как объекты «частной собственности», а нанесенный им ущерб или их захват должны были «подлежать преследованию по закону» после окончания войны. (Типичным проявлением свойственного тому поколению оптимизма в отношении международного права была легкомысленная убежденность, что победитель ничуть не меньше, чем побежденный, готов в случае предъявления ему обвинения предстать перед судом и расплатиться за все сполна, если его вина будет доказана.) Концептуальный контекст этих положений был обычным: неприкосновенность частной собственности и государственной собственности, не используемой в военных целях, – а рассмотрение ограничивалось национальными рамками, как оно и должно было быть в ту эпоху. Тем не менее эти ранние положения уже несут в себе зародыш наднациональной идеи, суть которой была сформулирована в преамбуле к Гаагской конвенции 1954 г.: «Ущерб, наносимый культурным ценностям каждого народа, является ущербом