Живой как жизнь. О русском языке - Корней Иванович Чуковский

может дойти ученая «рассеянность». Но вот анекдотический пример. В «Послесловии» к словарю г. Бодуэн говорит:

«Все лицемеры и тартюфы»… «Художник, рисующий так называемый акт, т. е. голое тело»… и т. д., и т. д.

Я прочитал эти слова г. Бодуэна и кинулся к словарю. Посмотрю-ка я, что такое «тартюфы», а также почему голое тело называется у художников «акт», но так-таки ничего не увидел.

Г. Бодуэн, оказывается, даже сам своих слов не замечает, где уж ему заметить чужие! Ни «тартюф», ни «акт» (в качестве «голого тела») в словарь не внесены и болтаются где-то в воздухе. Не мудрено, что г. Бодуэн не заметил ни Чехова, ни Достоевского, ежели он и самого-то себя упускает из виду.

Из «Анны Карениной» он, правда, заимствует кое-какие слова, но только в том случае, если эти слова процитировал предварительно в Берлине некий Körner в Archiv’е für Slavische Philologie. Не иначе.

Но не правда ли, это чудовищно: ездить за творениями Толстого в Берлин?

Недавно, как я уже указывал, г-жа Чарнолусская, печатая одну вздорную книжку в издательстве «Знание», сделала такую невероятную сноску:

«Tolstoi. L’enfance, l’adolescence (Paris, Stock)».

То есть нам, россиянам, рекомендовала прочитать толстовское «Детство и отрочество» непременно в парижском издании. Теперь г. Бодуэн отправляет нас за «Анной Карениной» в Берлин!

Экое, право, перекабыльство!

* * *

Не в беглой, конечно, заметке исчислить все прорехи г. Бодуэна де-Куртенэ. Он, например, позабыл о таком коренном слове, как «дера» (от слова: «драть»).

«Будет вам дера отличная»! – говорит кто-то у Сологуба. У того же Сологуба есть слова: «отпакостить», «ежеденком», «малявиться», «ейкать», «ехидник» – все слова несомненные, неоспоримые, – и такое, например, слово, как «еретица» (в смысле борода) я десять раз слыхал в новгородской губернии.

«Белая еретица его трусливо затряслась на подбородке»… «Богданов затряс своею серенькою еретицею»,– говорится в «Мелком бесе» – и я думаю, борода стала так называться с Петровского времени, но как бы то ни было, и это слово отсутствует у г. Бодуэна[75].

* * *

Но все это пустяки, подробности, а главное о Бодуэне впереди.

Главное заключается в том, что еще во времена Даля и гораздо раньше его словаря появился в Петербурге так называемый Опыт областного словаря (1852).

Даль, который был глубоким знатоком русских говоров, – усмотрел в этой книге «такую бездну ошибок и опечаток», что в ней «на слово нельзя верить ничему».

«Слова там записаны, – по суждениям Даля, – так бестолково, что нет возможности доверять им и пользоваться ими».

Даль кое-что оттуда заимствовал, остальное выкинул прочь и (слушайте! слушайте!) категорически заявил при этом:

«Выкинутое мною считаю неверным!» (Т. IV, столб. 224).

Господин же Бодуэн через пятьдесят лет пришел, подобрал все отбросы и напихал в этот словарь все, что сам Даль считал неверным, ложным, вздорным, что сам он выкинул, и от этого словарь распух, разбух, переполнился всякой тарабарщиной, – о, в какой ужас пришел бы Даль, если бы увидел теперь этот свой любимый словарь!

«Садиха», «садуха», «уриво», «тогосе», «товокать», «сашика», «ленда», «числянка» – весь этот мусор был у Даля в руках, и он мог бы, если б хотел, принять его к себе на страницы,– и раз он его не принял, это «закон», это «заповедь», и г. Бодуэн напрасно похваляется в предисловии, что он эту заповедь нарушил и «внес все слова, пропущенные Далем».

Хвастаться такими поступками нечего, и всякий понимает, что гораздо труднее самому подслушать у народа его живые слова и речения, чем, нарушая волю покойного Даля, из запыленных мертвых сборников перепечатывать всякую дрянь…

* * *

Но, Боже мой, и это не беда, и все были бы прямо-таки в восторге от г. Бодуэна, если б у него не было одной положительно-фатальной черты: сверхчеловеческой какой-то бестактности, аляповатости, – неуместности всех его слов и поступков.

В этом он нисколько не виноват. Я уверен: это в нем органическое. Если бы он пел, он пел бы фальцетом; если б играл, то как Яворская[76]. Когда я у него при слове «Декадент» читаю:

«Писатель новейшего вычурного и слабосильного направления, где ум за разум заходит».

И когда он пишет при слове «Печать»:

«Маленький Лев (Лев Львович) опрометью бросился к старому „дьяку печатного дела“ (А. С. Суворину)», – то у меня такое чувство, как будто я жую хлеб с песком, – и вряд ли у меня одного.

Когда он говорит об одной части тела, что это та «часть тела», которая во Франции свободна от телесного наказания, – буквально кажется, что он при этом подмигивает. И, главное, это определение неверно, оно ничего не определяет, ибо во Франции и руки, и ноги, и щеки «свободны от телесного наказания», и понадобилось это определение г. Бодуэну только для того, чтобы заявить о собственном либерализме.

Но такая уж звезда у этого человека: либеральничает он тоже фальцетом.

При слове «Партия» он, например, ни к селу, ни к городу заявляет:

«Всякая партия жизнеспособна только в том случае, когда она опирается на массы. Политические партии возможны собственно только в конституционном государстве» и т. д.

При слове «патриот» г. Бодуэн растекается:

«Все эти Крушеваны и Карлы-Амалии-Грингмуты» и т. д., и т. д.

Даже по поводу «пожарных» он приводит чьи-то слова о «Белом переделе» и «патриотизме», о «бесправии» и о «невежестве», и все это коробит, не потому что это радикально или консервативно, а потому что это аляповато.

Но г. Бодуэн не виноват. Это в нем органическое. Виноват ли еж, что он колюч, а роза – что она благоухает?

С. Петербург.

1910

Новый русский язык

I

Встал бы из могилы, ну хоть Даль, и услышал бы в трамвае такое:

– Наш домкомбедчик спекульнул на косых.

Даль не понял бы ни слова и подумал бы, что это воровской жаргон. Но велико было бы его изумление, когда оказалось бы, что этот воровской жаргон – всеобщий, что все только на этом жаргоне и говорят, что прежнего русского языка уже нет. Все говорят о каких-то мешочниках, танцульках, дорпрофсожах.

Вместо простите говорят «извиняюсь», вместо до свиданья – «пока».

Даль почувствовал бы себя иностранцем и спрашивал бы на каждом шагу:

– Что такое уплотняться? И что такое прикрепляться? И что такое халтурить? И что такое спец? И что такое волынить? И что такое думские деньги?

Вчерашний русский язык стал таким же древним языком, как латинский. В три-четыре года словарь Даля устарел на тысячу лет. Сколько ни перелистывай его, в нем не найдешь ни Антанты, ни саботажа, ни