Личность в истории и художественной литературе - Коллектив авторов

Специфика скоттовского подхода к истории становится в последнее время предметом интереса профессиональных историков [14], однако выпадает из поля внимания литературоведов. Задача настоящей статьи – обозначить и систематизировать некоторые ключевые моменты исторической обоснованности скоттовских персонажей.

Вальтер Скотт (1771–1832) как писатель и личность внес неизмеримый вклад в литературное и общественное движение в Европе конца XVIII – первой трети XIX века. Еще при жизни он достиг апогея славы, которая к концу века померкла, ибо ему стали отказывать в умении разрешать проблемы современности, обвиняя при этом в ортодоксальности взглядов. Между тем историко-философские воззрения Скотта начали формироваться в конце XVIII века. Он полагал, что писатель обязан стремиться к объективному изображению своих героев за счет как развития, так и преодоления своих национальных, политических и историко-философских симпатий [23, c. 14].

Военные успехи Наполеона в Европе способствовали тому, что англичане стали активно искать в своей истории личности, которые принесли воинскую славу стране. Таким казался им Ричард I Плантагенет (1157–1199). Победоносная осада Ричардом порта Аккра в Палестине во время Третьего крестового похода противопоставлялась египетской компании Наполеона, когда он так и не взял эту крепость, защитой которой руководили англичане. В связи с этим в Англии сформировалось мнение, согласно которому страна возвеличит свое национальное достоинство, если вернет то нравственное состояние духа, которое было свойственно англичанам в эпоху царствования Плантагенетов.

Скотт признавал рыцарскую доблесть Ричарда I. Дважды обратившись к легендарному образу Ричарда (в «Айвенго» (1819) и в «Талисмане» (1825)), Скотт поставил вопрос о пределах возможностей личности с воинственными наклонностями и о ее ответственности перед страной.

Однако, полагал Скотт, в погоне за личной славой Ричард пренебрег обязанностями короля, отправившись в Третий крестовый поход, оставив беззащитными своих подданных. Сторонник развития общества без потрясений, Скотт рассматривал войны как великое бедствие, ибо они приводят к страданиям невинных и за это в ответе определенные политические вожди. В 20-е годы XIX века Наполеона часто сравнивали с Кромвелем, так как стало традицией сопоставлять Французскую революцию с английской середины XVII века. В 1826 году Скотт выпускает роман «Вудсток, или Кавалер». Хотя Кромвель появлялся в нем лишь в нескольких эпизодах, в композиционной стратегии романа ему была отведена важная роль, ибо Скотт полагал, что в период бедствий сильные личности, подобные Кромвелю, скорее сумеют восстановить мир. Однако Кромвель был неспособен разобраться даже в собственной душе, как об этом свидетельствуют его рассуждения о Карле I Стюарте. Он оправдывал казнь короля государственной необходимостью, но не мог скрыть своего стремления к власти. Иными словами, поступки Кромвеля определялись его личными интересами. А потому его деятельность хоть и «самое меньшее зло, но все же зло»[24] [24, р. 94]. В вышедшей в 1827 году «Жизни Наполеона Бонапарта» Скотт порицал Наполеона за то, что он взял за образец своего поведения не Вашингтона, а «деспота Кромвеля» [25, т. 1, р. 270].

В юности Наполеон внимательно читал трактат «Государь» (1513) Макиавелли, рассматривавшего власть монарха с точки зрения государственного интереса и отделял политику от морали, считая возможным применять безнравственные методы правления. Юный Наполеон сомневался в полезности этой теории. Достигнув власти, он воспринимал идеи Макиавелли в том ключе, в каком они подходили для выполнения его задач.

Наполеон стал основной фигурой в историко-политических оценках итогов Французской революции. Его нравственное перерождение из республиканца в коронованного деспота представляло загадку, которую пытались разгадать. Вначале в Европе его считали спасителем государства от внешнего врага и внутренних смут. Однако он разочаровал всех, кто верил в него. Отныне деспотизм его правления стал трактоваться как результат его характера, а все то, что он совершал, руководствуясь политическим моментом, рассматривалось как проявление его гениальности.

Скотт в романе «Антикварий» (1816) при опоре на словесные формулировки из «Трактата о человеческой природе» (1734–1737) английского скептика Дэвида Юма признал историческую необходимость революции как шага на пути прогресса человечества. В результате революции Франция получила Хартию, сделавшую ее конституционной монархией, в которой Скотт видел образец государственно устройства. Ибо она давала свободу без анархии. И все же Скотт был убежден в том, что «мы не должны делать зла даже тогда, когда оно может повлечь за собой добро» [26, с. 28].

Вместе с тем Скотт признавал, что не вся деятельность Наполеона была лишена исторического содержания. Скотт много размышлял над «Теорией нравственных чувств» (1759) шотландского философа и политэконома Адама Смита, который утверждал, что двигателем человеческих поступков является стремление каждой личности достичь собственного благополучия. Смит, близкий по философским взглядам к скептицизму Юма, полагал, что основа общественной нравственности покоится на взаимной симпатии членов общества, которая сдерживает их природный эгоцентризм [27, с. 120–126]. Скотт считал, что эгоизм двигал поступками Наполеона, но был направлен не только для достижения личных целей, но в ряде случаев для процветания Франции. При этом Скотт полагал, что для Европы было бы лучше, если бы Наполеон умерил свое славолюбие и прекратил завоевания», приведшие к опустошениям и стоившие столько крови [25, т. 3, с. 441], лишь бы предохранить государство от жестоких бедствий («Обрученная», 1825). «Нравственность нельзя считать ненужной в политике, как это утверждают макливеллисты» [25, т. 3, с. 441]. К числу последних он явно относил и Наполеона.

Казалось бы, суждение Скотта о союзе нравственности и политики близко к мнению Юма, который в «Трактате о человеческой природе» доказывал, что справедливость и миролюбие членов общества приводят к уничтожению в нем насилия и произвола. Однако Юм, выводящий все события человеческой жизни из опыта, в своем этическом труде делал акцент на утилитарное миропонимание людей как главный критерий их нравственности, тогда как Скотт выводил на первый план поведенческого кода членов общества разумность их поступков, основанную на справедливости. Согласно Скотту, гениальность Наполеона не являлась основанием для оправдания нарушения им общепринятых моральных норм. Тем самым Скотт игнорировал этическую концепцию «двойной морали», истоки которой уходили к Маклавелли и которая на протяжении первой трети XIX века становилась все более популярной частью формирующейся в Европе теории «великих людей».

Скотт считал быстрое возвышение Наполеона «неслыханным примером в Просвещенной Европе» и полагал, что это «случалось… в полудиких странах, где великие народные возмущения и перевороты являются событиями обыкновенными» [25, т. 1, с. 51]. Подобный пример Скотт находил в истории Византии, известной своими многочисленными дворцовыми переворотами. Опыт Византийской империи служил для Скотта поучительным примером того, как на пространствах восточных деспотий укоренившейся несвободе способствовало низкое нравственное состояние масс, позволяющее приходить к власти на гребне военного переворота таким людям, как Алексей I Комнин. В «Графе Роберте Парижском» Алексей I