Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

пока он не проверен на всех объектах класса, в нашем случае на всех языках, но что, с другой стороны, описанное выше представление о соответствии формы и функции на том участке языковой системы, который нас здесь интересует, за длительное время безраздельного господства приобрело силу общелингвистического убеждения. Нам предстоит показать, что при столкновении с языковой действительностью, которая противоречит этому убеждению, оно рискует обернуться общелингвистическим предрассудком[167].

Тенденция ко все более широкому обобщению понятия о несоответствии плана выражения и плана содержания в науке о языке несомненно прогрессивна, так как в ней отражается процесс углубления познания в противоречивую сущность объекта лингвистики. В распространении этого принципа на функциональную характеристику морфемных конструкций и конструкций, «заполнителями» которых являются слова, нет ничего неожиданного. Это фактически уже делалось и продолжает делаться лингвистами под воздействием объективной действительности разных языков. Однако в большинстве случаев допущение синтаксической связи в форме морфемной конструкции[168] или допущение «слова, состоящего из слов», совершается как бы в порядке исключения, в порядке частных нарушений некоего нормального лингвистического статуса формально разнотипных конструкций и иногда сопровождается столь великим числом оговорок, что они едва ли не сводят такое допущение на нет.

Задача лингвистических описаний, в которых функциональной стороне придавалось бы решающее значение в деле разграничения лексических единиц и синтаксических конструкций, конечно, не исчерпывается необходимостью преодоления своеобразного психологического барьера, создаваемого привычкой и стремлением оперировать преимущественно двусторонними лингвистическими единицами, в идеале основывающимися на взаимооднозначном отношении формы, семантики и функции. Эта задача требует развития и уточнения самих понятий лексической единицы и синтаксического отношения. Ведь если и то, и другое высвободить из-под диктата формальных дистинктивных признаков, то содержание этих понятий должно решающим образом определяться на какой-то иной основе. Эту основу составляет различение устойчивых и регулярно воспроизводимых в актах говорения единиц с лексическим содержанием, независимо от различия их морфемной (вплоть до оснóвной) либо словесной формы, с одной стороны, и ситуативно-речевого объединения такого рода воспроизводимых единиц, с другой, также независимо от того, в формах каких конструкций это объединение совершается. Нетрудно заметить, что лексическая единица, не полностью совпадающая со словом, но охватывающая по форме выражения не только (устойчивое) словосочетание, но и формальные единицы, меньшие, чем слово, не обязательно должна иметь грамматические формы и категориальное значение той или иной строго определенной части речи, но может обладать и более обобщенной семантикой. В свою очередь, понятие синтаксического отношения лишается формально-дистинктивной опоры не только в сфере фразеологизмов, но и в области соединения единиц, в тех или иных отношениях «недооформленных» как слово и как представитель определенной части речи. В указанных условиях под синтаксической связью можно понимать только связь, в которую говорящий индивид приводит лексические элементы в процессе построения высказывания. Мы предложили отличать устанавливаемое на этой основе синтаксическое отношение в качестве «динамического» от того типа «синтаксического отношения», которое вполне удовлетворяет его широко распространенным определениям как отношения между словами в предложении и в словосочетании, связанными по смыслу и грамматически, или как такого отношения, которое имеет место между словами при выражении признака понятия другим словом[169]. Здесь динамика речи и статика готового текста неразличимо слиты воедино, и, поскольку такое понимание синтаксического отношения сложилось именно на основе преимущественного наблюдения и анализа готового текста, его можно назвать статическим. Динамическая синтаксическая связь преобразуется в тексте в статическую. В результате за внешне одинаковой формой, например словосочетаний, стоят существенно различные способы их порождения в тексте. Неразличение динамического и статического аспектов синтаксического отношения тормозит выяснение границ фразеологии, выяснение взаимоотношений между признаками идиоматичности, устойчивости, воспроизводимости и синтаксичности словесных групп, с одной стороны, и, с другой стороны, препятствует признанию функциональной однопорядковости морфемных и словесных конструкций в тех языках и на тех участках языковой системы, где эти формально разнотипные конструкции в действительности существенным образом сближаются[170].

Наиболее тесно с морфологически нормально оформленным словом сближается основа слова. Ближайшим соседом словесной конструкции оказывается конструкция сложного слова. Отсюда тот интерес, который представляет в связи с обсуждаемой проблемой круг вопросов, относящихся к словосложению. Остановимся в качестве примера на особенностях словосложения в одном языке, а именно в немецком – в том виде, как они представлены в наиболее распространенном типе немецких сложных слов – в типе «существительное + существительное». Не анализируя его разновидности, выделим среди них основную. Это тип соединения с определительным отношением первого компонента ко второму. Он представлен в современном немецком языке (начиная с ранненовонемецкого периода) двумя видами форм. Таковыми являются, во-первых, сложные слова с первым компонентом, по форме совпадающим с назывной формой существительного (именительный падеж единственного числа) и одновременно с основой существительного: Vaterhaus, Baumstamm, Wanduhr, Bodenreformbauer, Leinwandwert (К. Маркс), Kanforgarten (В. Раабе), Teppichstelle (Г. Фаллада). Во-вторых, это образования, первый компонент которых обнаруживает некоторую формальную добавку к чистой основе обычного существительного, совпадающую в современном языке или с формой родительного падежа единственного числа, например Jahreszeit, Glaubensbekenntnis, Rechtsanwaltsehepaar (К.Я. Гирш), Verdachtscharakter (T. Манн), или с формой множественного числа (одинаковой в именительном и в родительном падежах), например Pferdestall, Straßenecke, Orchideenkostüm (Л. Фейхтвангер), Arbeiterinnenhände (Г. Манн), Kinder-Staunen (А. Цвейг), или с формой, представленной одновременно в косвенных падежах единственного и во всех падежах множественного числа, например Bärenfell, Planetenbahn, Heidennatur (Г. Гейне), Studententisch (Ф. Эрпенбек), или с исторически засвидетельствованной, но уже пережиточной флективной формой, например Mannentreue, Schwanengesang, Greisengrimasse (T. Манн), или, наконец, с элементом, который к падежно-числовой морфологии данных существительных вообще никогда не принадлежал – -s у существительных женского рода типа Arbeitstag, Abfahrtsbeweise (А. Зегерс) и т.п. Композитам с первым компонентом, который совпадает в современном языке с основой, Я. Гримм присвоил наименование «eigentliche» (русский субститут – «полносложные»), а противостоящий им формальный тип назвал «uneigentliche» («неполносложные»).

Со времени Я. Гримма по вопросам словосложения в германистике возникла и уже свыше столетия достаточно отчетливо сознается конфликтная ситуация. Она сознается как очевидная несовместимость точки зрения на словосложение как на словообразовательный прием и отношения самого Я. Гримма и некоторых его последователей либо единственно, либо в первую очередь к «неполносложному» композиту как к замаскированной современным слитным написанием синтаксической конструкции. У Я. Гримма термин «uneigentlich» имел отнюдь не условный смысл – он принимался в своем буквальном значении «неистинности». Точка зрения Я. Гримма на «несобственно композиты» выражена в предисловии к первому тому «Немецкого словаря» совершенно недвусмысленно: списки «бесчисленного множества» неполносложных композитов, т.е. образований, которые лишь «имеют вид сложных слов»,

«свидетельствуют не о богатстве нашего языка, а только о насилии, совершаемом над его синтаксисом»[171].

Спустя