Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции - Коллектив авторов

таких как сюнну, Каракорум, Сибирский котел, пустыня Гоби, Облака. В обоих случаях строгая хронологическая последовательность не соблюдается, делаются значительные отступления и пояснения.

В основу историко-цивилизационной концепции Сиба Рётаро помещено развитие кочевой цивилизации в Монголии, Сибири и Западном крае Китая (яп. Сайики, кит. Сиюй), а также в Центральной Азии. Основная идея – противостояние кочевой цивилизации номадов Великой степи и оседлых земледельческих цивилизаций: Китая начиная с династии Чжоу (1045–221 гг. до н. э.); Российской империи, рождение которой, по мнению Сиба Рётаро, относится к XVII в.; а впоследствии – СССР. Возникновение кочевой цивилизации (遊牧文明, ю: боку буммэй) в качестве культурно-исторического феномена относится к периоду восхождения скифов (VII–III вв. до н. э.): «Они жили в причерноморских степях, это были племена верховых наездников, создавших превосходную цивилизацию кочевников. Это были европеоиды» [7, с. 47]. Историко-цивилизационная концепция представлена на нескольких уровнях: столкновения кочевой и оседлой земледельческой цивилизаций, непрерывного движения народов степи, их этнокультурного своеобразия с их традиционными моральными императивами.

Прямые столкновения кочевой и оседлой земледельческой цивилизаций являются идейным фундаментом концепции. Непрерывное противостояние кочевников севера, которых в Китае с древности именовали варварами, и китайцев-землепашцев, выстроивших Великую Китайскую стену для обороны от нападений степняков, сформировали устойчивую модель взаимодействия между Китаем и степью.

Земли внутри границ Великой стены – это Китай, земледельческая цивилизация, там развивались письменность и литература. В империи, находившейся внутри Великой стены, стали много писать о севере, находившемся за ее пределами. Нет никаких сомнений, что писали с позиции своей земледельческой культуры, и северяне были до крайности омерзительными, их изображали исключительно захватчиками. В общем, писали, что в голову взбредет. Я же хочу в своих записках задаться вопросом, прошу прощения у потомков тех древних китайцев, но разве это не землепашцы вновь и вновь вторгались в земли кочевников? Из-за постоянного роста населения китайцам требовались целинные земли, они обрушивались на степи сюнну и вонзали в них свои мотыги. Кочевники ненавидели, когда вскапывают землю степей. Степь, подобно живому существу, покрыта кожей. Кожа эта тонкая, а к тому же твердая, как дорожное покрытие, поэтому почва, находящаяся под ее поверхностью, защищена от ветров. Кроме того, поверхность земли укреплена благодаря сетке переплетенных корней трав. <…>

Небеса радуются, когда землепашец возделывает землю. Боги кочевников смотрят на это как на страшное зло. «Не сметь вскапывать!» – так, должно быть, говорили сюнну, а потом стали вторить им монголы. Но в исторических сочинениях земледельческих империй их слова не записывались [7, с. 18].

История, увиденная глазами кочевой цивилизации, которая противостоит оседлой цивилизации землепашцев из-за своих хозяйственно-экономических интересов, как отмечает Сиба, не находит отражения в письменных источниках земледельческих обществ. Сиба объясняет специфику такого экономического уклада оптимальной выбранной стратегией поведения в условиях степи, когда основным источником питания являлось животноводство, скот требовал постоянных новых пастбищ со свежей травой, в связи с чем скотоводы совершали сезонные перекочевки. Такой взгляд напрямую связан с подходом А. Дж. Тойнби к анализу кочевых цивилизаций: он утверждал, что «номадический ответ [базировавшийся на доместикации диких животных] на повторяющийся и усиливающийся вызов действительно был рывком» в суровых условиях степи; «номадизм был более выгоден экономически, чем земледелие», поскольку был нацелен на длительный процесс переработки сырья и его реализацию, что не свойственно земледелию, которое представляет собой менее высокое искусство, поскольку доместикация растений не требует победы разума над волей иного существа; кроме того, выращивание злаков технологически проще переработки животных материалов, которыми оперирует кочевник [6, с. 185]. Данный круг идей коррелирует с евразийской концепцией современника и А. Дж. Тойнби, и Сиба Рётаро – Л. Н. Гумилева, доказывавшего, что кочевой образ жизни являлся не отсталым, а оптимальным для жизнедеятельности в условиях засушливой и переменчивой степи («где сыт скот, процветают и люди» [17, с. 71], «никакого застоя в Великой степи не было» [17, с. 72]). Как и Сиба Рётаро, Л. Н. Гумилев подчеркивает, что письменная история создавалась земледельческими цивилизациями, непрерывно боровшимися со степняками, поэтому номадическая экономическая модель и моральная парадигма подвергались порицанию представителями оседлых цивилизаций и их потомками [17, с. 116–118]. Это говорит о формировании международной интеллектуальной парадигмы, возникшей в Японии и в СССР независимо друг от друга, но на основе одной и той же теории – теории цивилизаций А. Дж. Тойнби.

Сиба Рётаро писал о кочевой экономике: «Кочевая экономика в современном мире встречается, очевидно, крайне редко, и если они будут с умом продавать мясо, изделия из кожи, меха, то этого будет вполне достаточно, чтобы прокормить два миллиона человек» [7, с. 65]. Хозяйство зиждется на скотоводстве, а, соответственно, постоянных сезонных миграциях в поисках пригодных пастбищ: «Кочевники всегда в движении. Но это не их эгоистичный каприз – племя выбирало отдельные места для стойбища на зиму и на лето. Если чужое племя вторгалось в степь, принадлежащую кому-то, это грозило кровопролитием. Не стоит и говорить, что если в осенний период какое-то из кочевых племен приходило в те степные угодья, которые были ими выбраны для зимовки, а там уже все было распахано китайцами-ханьцами, то военного столкновения было не избежать» [7, с. 19]. Соответственно, столкновения между древними китайцами и кочевниками с давних времен были обусловлены в первую очередь экономическими причинами.

Движение кочевых народов осуществляется по степным пространствам. Оно обеспечивало взаимодействие между северо-востоком Азии и Монгольской степью: «Путь от озера Байкал до плоскогорий Монголии функционировал еще во времена сюнну. И сегодня этот путь из Сибири в Монголию хорошо виден из окна самолета» [8, с. 109–110]. Сиба пишет, что, двигаясь на запад через предгорья Тянь-Шаня и степи Джунгарии, кочевники сюнну оказались в Центральной Азии, где «подобно бусинкам на четках расположились большие и малые степи», пересекли просторы Прикаспия и достигли Восточной Европы [7, с. 23–25]. Сиба Рётаро показывает диалог между Востоком и Западом, когда степь не выступает пассивным пространством – ее жители становятся деятельными участниками процесса, а сама степь преобразуется в канал связи, коридор из Монголии через Центральную Азию и Россию в Европу [7, с. 26]. Как китайцы, так и европейцы считали сюнну или гуннов дикими варварами. Однако Сиба Рётаро, конструируя модель диалога между кочевой и оседлой цивилизациями, указывает на фактор заимствований из культуры кочевников, например введение ношения штанов для внедрения верховой езды, а также седел и военной формы, пришедших на фоне борьбы с кочевниками в Китай во IV в. до н. э. в годы правления У-ли-вана: «Сам У-ли-ван переоделся в варварские одежды кочевников. Впоследствии в китайской истории обмундирование для сражений прозвали жунскими одеждами <…> и солдат, и император стали спокойно носить такой костюм»