Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции - Коллектив авторов

Если говорить о причине преклонения перед русской и советской литературой в период «семнадцати лет», то она заключалась не в художественной ценности этой литературы, а в соображениях идеологического характера, ведь в то время уже заметно проявлялся политический прагматизм. Именно поэтому в период «семнадцати лет» мы вслед за СССР превозносили не заслуживающие того лжехудожественные произведения (например, роман П. А. Павленко «Счастье», роман В. Н. Ажаева «Далеко от Москвы» и подавляющее большинство других ведущих произведений сталинского периода) и бичевали малознакомые или даже вообще неведомые нам «ядовитые сорняки» (например, роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго»), не замечали многочисленные подлинные жемчужины советской литературы и умалчивали о них. Именно из-за идеологических потребностей мы выдвигали столь смехотворные суждения о «Тихом Доне» и толкования этого романа и, невзирая на его подлинное содержание, сознательно давали ему абсурдные интерпретации и насильно навешивали на него ярлык «образца социалистического реализма». Когда же наступила «культурная революция», мы точно так же, исключительно из политических целей критики литературы «гнилого советского ревизионизма», обратили внимание на подлинное содержание этих произведений. И хотя толкование произведений стало разительно отличаться, но по крайней мере в двух моментах обнаруживалось сходство: во-первых, это руководящие принципы политического утилитаризма, во-вторых, единство ценностных принципов. Презрение к человечности, отрицание гуманистических чувств были общими ценностными ориентирами китайского литературоведения и в период «семнадцати лет», и в «культурную революцию». Именно вследствие этой общей предпосылки китайская литературно-художественная критика под воздействием разных политических установок в два разных периода использовала противоположные подходы к литературному тексту: «читать, но не видеть» и «полный возврат к оригиналу».

Со времен «борьбы с ревизионизмом» и вплоть до конца «культурной революции» осуждение классиков русской и советской литературы и литературной критики объяснялось тем, что еще в период «семнадцати лет» руководящие идеи стали основной ценностью, именно формирование таких идей стало ключевой причиной тотального одобрения советской литературы и литературной критики сталинской эпохи. В связи с этим и всесторонняя критика русской и советской литературы в годы «культрева» как раз сама скрыто унаследовала прежние ценностные установки советской литературы. Здесь возникает зазор по времени: советская литература, современная периоду «культрева», была написана после «оттепели»; в художественном, ценностном и других отношениях она уже заметно отличалась от прежней ведущей литературы СССР. Китайские же литературоведы того времени упорно цеплялись за старое, враждебно относились к новым тенденциям в советской литературе, что привело к тотальному отрицанию ее новейших произведений. Конечно же, необходимость в критике политики и идеологии часто приводила к тому, что осуждение новейшей советской литературы попадало в цель, но, как уже говорилось выше, подобный метод «случайного попадания» отличался хаосом в собственной логике. За боевитой и дерзкой критикой скрывались идеи, унаследованные от периода «семнадцати лет»; это были ценностные установки, взращенные под воздействием ведущей советской литературы сталинской эпохи, но из-за перемен в политической обстановке им не приходилось больше «играть в прятки» или «стыдливо утаиваться», как в период «семнадцати лет»: теперь у них были развязаны руки и они могли проявиться в крайней форме. От одобрения художественной ценности советской литературы, сопровождавшегося ее кастрацией, искажением и трансформацией, произошел переход к ее критике; под воздействием политического и идеологического осуждения возникло полное отрицание уже получившей дальнейшее развитие советской литературы, игнорировались новые положительные стороны советской литературы и культуры, этот процесс фактически отражает логическую эволюцию от периода «семнадцати лет» к «культурной революции». Подобное отношение к русской и советской литературе на самом деле подготовило почву для последующего безразличия к ней и забвения ее в литературных кругах Китая, потому что необъективные суждения, будь они славословием или бичеванием, бесполезны для подлинного понимания настоящей ценности русской и советской литературы. Другими словами, и в период «семнадцати лет», и во время «культурной революции», и когда русскую и советскую литературу в Китае превозносили до небес, и когда ее ниспровергали в ад, мы были далеки от познания ее подлинной красоты.

Литература

1. 智量. 俄国文学与中国. 上海：华东师范大学出版社，1991年. [Чжи Лян. Русская литература и Китай. Шанхай: Хуадун шифань дасюэ чубаньшэ, 1991.]

2. 论中苏文学发展进程/ 倪蕊琴主编. 上海：华东师范大学出版社，1991年. [О процессе развития китайской и советской литературы / под ред. Ни Жуйцинь. Шанхай: Хуадун шифань дасюэ чубаньшэ, 1991.]

3. 汪介之. 选择与失落. 南京：江苏文艺出版社，1995年. [Ван Цзечжи. Выбор и утрата. Нанкин: Цзянсу вэньи чубаньшэ, 1995.]

4. 陈建华. 20世纪中俄文学关系.上海：学林出版社，1998年. [Чэнь Цзяньхуа. Китайско-российские литературные связи в XX веке. Шанхай: Сюэлинь чубаньшэ, 1998.]

5. 学习与批判. 1973年第2期. [Журнал «Сюэси юй пипань». 1973. № 2.]

References

1.Zhi Liang. Russian Literature and China. Shanghai, Huadong Shifan Daxue Chubanshe, 1991. (In Chinese)

2. On the Development of Chinese and Soviet Literature / ed. by Ni Ruiqin. Shanghai, Huadong Shifan Daxue Chubanshe, 1991. (In Chinese)

3. Wang Jiezhi. Choice and Loss. Nanjing, Jiangsu Wenyi Chubanshe, 1995. (In Chinese)

4. Chen Jianhua. Comparison between Chinese Literature and Russian Literature of the 20th Century. Shanghai, Xuelin Chubanshe, 1998.] (In Chinese)

5. Journal «Xuexi yu Pipan». 1973. No. 2. (In Chinese)

Перевод А. А. Родионова

Первые в России сведения об «И Цзине»

Кобзев А. И.

(Институт востоковедения РАН, Московский физико-технический институт, Российский государственный гуманитарный университет, Россия; arkobzev@gmail.com)

Аннотация: Первые в России сведения об «И цзине» (易經, «Каноне перемен»), или «Чжоу и» (周易, «Всеохватных циклических переменах [эпохи] Чжоу»), опубликовал первый российский академик-китаевед, немецкий историк и филолог-полиглот Г. З. Байер (G. S. Bayer) в двухтомнике Museum Sinicum, изданном в Петербурге в 1730 г. на латыни. На русском языке информация об «И цзине» впервые стала доступной читателю через полвека благодаря корифею отечественного китаеведения XVIII в. А. Л. Леонтьеву. В 1782 г. он издал иллюстрированный и комментированный перевод фрагмента из «И цзина» (названного «Удобным основанием») как приложение к своему переводу маньчжурского текста «Свода узаконений Великой [империи] Цин» («Дай Цин хуй дянь»). Инициатором обращения к «И цзину» Леонтьев назвал посетившего Петербург в 1769 г. французского аббата, но не указал его имени. П. Е. Скачков вслед за В. С. Колоколовым ошибочно решил, что им был знаменитый французский миссионер-иезуит, синолог и разносторонний ученый

А. Гобиль (A. Gaubil). Однако он умер десятью годами раньше. Скорее всего, собеседником Леонтьева был известный теолог и экономист-физиократ, французский аббат Н. Бодо (N. Baudeau), проводивший в 1769 г. в Петербурге конфиденциальные переговоры с Екатериной II о ситуации Польше. Секретность этой миссии накануне первого раздела Польши вполне объясняет сокрытие его имени в 1782 г., когда он был еще жив и назревал второй раздел. Видимо, взгляд французских просветителей и физиократов на «И цзин», донесенный Н. Бодо до А. Л. Леонтьева, побудил последнего связать канон