Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции - Коллектив авторов

старшего брата. Поскольку в ту эпоху при чтении и понимании литературы люди уже привыкли невольно подстраиваться под идеологические требования, то логические проекции заменили вникание в текст, навешивание политических ярлыков подменило подлинное эстетическое постижение текста. Таким образом стала возможной открытая идеологическая «переинтерпретация» без оглядки на подлинный литературный текст. Это породило весьма комичное явление: с одной стороны, простой читатель во время личного чтения мог в свое удовольствие путешествовать по художественном миру книги, мог наедине с собой упиваться страстной и волнительной любовной историей Григория и Аксиньи; с другой стороны, у читателя не возникало никаких психологических препятствий для того, чтобы принять официальную оценку, спущенную правительственной критикой. Именно так складывалось восприятие «Тихого Дона» как эталона соцреализма.

Однако с началом «борьбы с ревизионизмом» каноническое положение «Тихого Дона» пошатнулось из-за резких перемен в политической ситуации. Интерпретация с позиций нового витка политического утилитаризма полностью ниспровергла толкование, данное при прежней политике, «красная классика» в мгновение ока превратилась в «ядовитую траву». Осуществить такую перемену в оценке одного и того же произведения поистине нелегко, и тактику интерпретации неизбежно следовало изменить. Если прежде с позиций «модели восхваления» из-за тогдашних идеологических установок приходилось использовать макро-подход, позволявший читать, но не видеть текста произведения, то позже из-за новых идеологических требований «модель осуждения» обратилась к самому тексту и напрямую в нем искала мишени для критики.

С момента настоящего обращения к тексту толкователям пришлось иметь дело с реальными фактами произведения. По этой причине только тогда перо китайской критики обратилось к подлинному тексту «Тихого Дона». В осуждающих его статьях, которые публиковались с начала «борьбы с ревизионизмом» и в период «культурной революции», обнаружилось подлинное содержание «Тихого Дона», которому ранее не уделяли внимания: оказывается, Шолохов с огромным сочувствием изобразил жизненную трагедию главного героя Григория Мелехова, и в перипетиях трагической судьбы этого персонажа отражалась историческая трагедия всего народа. Свободолюбивый и исполненный огромной первобытной жизненной силы казак оказался подобен песчинке в водовороте исторических потрясений. Колесо коллективизации безжалостно раздавило мечты казаков о вольной жизни. Простой и искренний Григорий ни в Красной армии, ни в белом лагере не мог найти гарантий для свободной жизни. Самый базовый принцип казацкой жизни превратился в недостижимую роскошь. Когда в конце Григорий, обнимая тело погибшей Аксиньи, идет к беспросветному будущему, то его там ждет лишь трагическое разрушение. Это разрушение было предопределено, так как казаки, у которых свобода была в крови, не могли примириться с тем, что ход истории оказался сильнее их заклинаний, а все колебания и блуждания Григория происходили не из-за того, что он не мог определить верное направление истории, а из-за того, что ни в одном из лагерей он не мог найти и тени свободы и добра. Гибель Аксиньи предельно ясно показывает всю жестокость коллективизации. Если точно изложить содержание романа, то его «политический статус», без сомнения, оказывается полностью ниспровергнутым, становится очевидной глубокая внутренняя ненависть Шолохова к Октябрьской социалистической революции и к движению за коллективизацию, а роман воспринимается как злобный поклеп писателя на революционную историю. С логической точки зрения критика «Тихого Дона», очевидно, оказалась куда более убедительной, чем прежние славословия в его адрес, потому что эта критика отличалась логической последовательностью, а не следовала интерпретации «семнадцати лет», игнорировавшей сам текст, бесстыдно называвшей черное белым и подменявшей понятия, невзирая на огромное расхождение между содержанием текста и его толкованием. Можно сказать, что критическая интерпретация «Тихого Дона» в годы «культрева» добилась единства выводов и логики. И именно в этом единстве воплотилась модель «случайного попадания» при прочтении. Понятие «случайное» означает крайнюю нелепость теоретических предпосылок, из которых исходили критики. Это полное отрицание гуманизма и человечности, основанное на высоко утопичной политической узколобости. На самом деле теоретические предпосылки такой критики как две капли воды похожи на литературную критику «семнадцати лет», лишь доведенную до крайности. Но политизированная утилитарная критика «советского ревизионизма», начавшаяся во время «борьбы с ревизионизмом», привела к тому, что китайские литературоведы считали своей главной политической задачей ниспровержение ведущего на тот момент советского писателя М. А. Шолохова. В тогдашнем специфическом историческом контексте подобная политическая цель помогла литературоведам изложить подлинное содержание произведения и сформировала критику по методу «случайного попадания». С позиций сегодняшнего дня видно, что подлинная ценность классического произведения смогла открыться только в ходе всесторонней критики во времена «культурной революции». Это поистине комичное культурное явление стало насмешкой над литературной критикой периода первых семнадцати лет КНР.

Критика по методу «случайного попадания» была весьма распространенным явлением в рамках всесторонней критики советской литературы в Китае в годы «культрева». Очень часто, однако, «случайное попадание» означало не случайное раскрытие подлинного содержания произведения, а обнажение абсурдности некоторых произведений советской литературы. Это также уникальное и забавное явление культурной жизни Китая времен «культурной революции» (и еще двух-трех лет после ее завершения).

Публикация романа Ю. В. Бондарева «Берег» пришлась как раз на годы «культурной революции». Вскоре после окончания «культрева» роман перевели на китайский язык. Целью его издания в Китае было «знакомство с новыми тенденциями в литературе и искусстве советского ревизионизма», «точное разоблачение подлинного облика реакционных советских писателей». Другими словами, усилия по переводу этого романа служили целям критики, то есть «познанию врага» [3, c. 322].

Осуждение «Берега» в основном сконцентрировалось вокруг двух моментов. С одной стороны, это критика «человечности» и «гуманизма», превозносимых в романе. Подобная сущностная критика была естественным шагом для литературно-художественных кругов Китая времен «культрева», она была постоянным ценностным мерилом со времен «борьбы с ревизионизмом». И этот роман действительно давал достаточно оснований для критики. Будучи произведением новейшей советской литературы, роман Ю. В. Бондарева «Берег» типичным образом отразил общие эстетические особенности большинства советских литературных произведений того времени, особенно литературы о войне, а именно: размышления о жестокости войны, осмысление человечности, превознесение гуманистического мировоззрения. С позиций сегодняшнего дня можно сказать, что подобные черты выражали отмежевание от ведущей литературы сталинского периода, были шагом вперед в творческом методе. Очевидно, что подобный подход к литературе и искусству в СССР в то время намного опережал китайские взгляды на литературу в период «культурной революции». Именно поэтому совершенно естественна острая критика, с которой столкнулись такие советские писатели, как Бондарев, ведь со времен «культрева» критическая интерпретация, применяемая к таким романам, часто «представляла собой толкование, от которого не знаешь, плакать или смеяться» [4, c. 248]. Однако, с другой стороны, взгляд китайских литературоведов был «разящим», он был способен проникнуть под внешний лирический покров романа, пройти через слой гуманистической эмоциональности и разоблачить «великодержавный шовинистический уклон». В этом как раз и проявлялась наибольшая острота китайской литературной критики