Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции - Коллектив авторов

своей кончины и через десятилетие после нее не мог ни с кем нигде встречаться. Поэтому очевидно, что в приведенное разъяснение закралась ошибка, странным образом не замеченная издателями книги П. Е. Скачкова, в которой ими же отмеченное и тремя страницами выше находящееся примечание о А. Гобиле содержит датировку его жизни [7, с. 304]. Следовательно, личность французского аббата, побудившего А. Л. Леонтьева обратить внимание на «Канон перемен», до настоящего времени не была установлена. И эта ситуация выглядит изначально странной, поскольку Леонтьев мотивировал исследование «Канона перемен» советом видного собеседника, но почему-то не назвал его имени и по непонятной причине присоединил результат своего труда к, казалось бы, тематически и хронологически далекому собранию государственных указов.

Эти неясности позволяет устранить предположение, что указанным, но не поименованным лицом был известный теолог и экономист-физиократ, французский аббат Николя Бодо (Nicolas Baudeau, 1730–1792), которого в 1768 г. пригласил в Польшу епископ Вильнюса князь Игнаций Массальский (Ignacy Massalski, 1726–1794), затем в 1769 г. пославший его в Петербург для конфиденциальных переговоров с Екатериной II о конфедерации, но который там «остался и сделал новые предложения – сойтись с Франциею и вместе с нею восстановить спокойствие в Польше», как отметил С. М. Соловьев (1820–1879) в «Истории России с древнейших времен» [8] (см. также [15, с. 267–268]). Секретность переговоров Н. Бодо в Петербурге накануне первого раздела Польши вполне объясняет сокрытие его имени А. Л. Леонтьевым в 1782 г., когда он еще был жив и назревал второй раздел соседнего государства.

Среди французских физиократов были развиты синофильские настроения, поскольку в созданном просветителями и энциклопедистами образе китайской империи они видели привлекательное сочетание абсолютной монархии с относительной проницаемостью сословных перегородок и приоритета сельского хозяйства с достаточной свободой экономики. В таком контексте наукообразная система символов «Канона перемен» представлялась адекватным выражением естественного порядка, за который они ратовали. Более того, в ранней европейской синологии господствовало сформированное миссионерами-иезуитами (M. Martini, 1614–1661; Ph. Couplet, 1623–1693; P. Intorcetta, 1625–1696 и др.) мнение, что исходное назначение «И цзина», созданного первым государем Фу-си (伏羲), состояло в установлении основных принципов управления государством. Поэтому совет его переводить из уст Н. Бодо был вполне закономерен не только в общепознавательном смысле, как указал А. Л. Леонтьев, но и в конкретно-научном, связанном с социально-экономическим и политико-правовым законотворчеством.

В своем переводе А. Л. Леонтьев воспроизвел начало традиционного издания «Канона перемен», восходящего к «Чжоу и бэнь и» (周易本義, «Коренной смысл “Чжоу и”») Чжу Си (朱熹, 1130–1200), где тексту предшествуют связанные с ним нумерологические диаграммы, первой среди которых стоит «магический крест» Хэ-ту (河图, «Изображение [из Желтой] реки») [4; 3, с. 696–697]. Поэтому сразу за заглавием «О двойственных действиях духа инь ян из китайской книги, И гин называемой» следует традиционное изображение Хэ-ту (из символизирующих четные и нечетные числа, соединенных линиями в количественно соответствующие им группы черных кружков инь (陰) и белых кружков ян (陽)) с обозначением по-русски коррелятивных стран света под названием «Начертание Фусиево» [9, с. 302].

В примечании на следующей странице сказано: «В оной книге разных начертаний много. Фуси по летописи китайской первый князь. Он был при жизни Сифовой с 3472 до рожд. Христ. Фуси и Сиф, кажется, один был человек по сходности имяни и (как римляне числят) времени» [9, с. 303]. В позднее изданной книге А. Л. Леонтьев привел еще один общий признак в доказательство тождества китайского мифического императора-первопредка и культурного героя с третьим сыном Адама и Евы: «Сифа жиды, а Фусия китайцы звездочетцем называют» [5, с. 95]. Можно добавить, что с обоими персонажами в их культурных традициях связано изобретение письменности и нумеролого-каббалистических диаграмм.

Подобная идентификация китайского патриарха с библейским восходит к теориям сложившейся среди миссионеров-иезуитов в Китае группы французских «ицзинистов», или «фигуралистов»: И. Буве, Ж.-А. де Голле (J.-A. de Gollet, 1664–1741), Ж.-Ф. Фуке (J.-F. Foucquet, 1665–1741) и Ж. де Премар (J. de Prémare, 1666–1736). Они усмотрели в «Каноне перемен» китайскую «библию», воплощающую изначальное божественное откровение в форме каббалистических фигур гуа (卦) и являющуюся выражением общей, священной и допотопной «иероглифической науки» древнего мира, т. е. «метафизики чисел, или общенаучного метода», «содержащего все другие знания» (подробно см. [6, с. 209–246]). Эти идеи, став известными европейским ученым, заинтересованно обсуждались синологами и философами во Франции до начала XIX в. [10, с. 246–247].

Нумерологическую диаграмму Хэ-ту у Чжу Си сопровождает объяснение, которое составлено из двух сведенных вместе фраз, в обратной последовательности входящих в завершающие параграфы первого раздела комментирующей части «И цзина» – «Си-цы чжуань» (繫辭傳, «Предание привязанных афоризмов/доводов/высказываний», I, 8/9–10/11), где и упомянуто это «Изображение [из Желтой] реки». А. Л. Леонтьев также воспроизвел их в схематизированном переводе:

НЕБО 1. ЗЕМЛЯ 2.

НЕБО 3. ЗЕМЛЯ 4.

НЕБО 5. ЗЕМЛЯ 6.

НЕБО 7. ЗЕМЛЯ 8.

НЕБО 9. ЗЕМЛЯ 10.

Чисел неба 5. Чисел земли 5.

Что небо и земля имеют себе по пяти мест, в том есть между ими союз.

Всех чисел, у неба 25, у земли 30, а у обеих 55.

В сем заключается вина рождениям и совершениям вещей, и вина действиям гойшинь [9, с. 303].

Переданное транскрипцией гойшинь сочетание гуй-шэнь (鬼神, «нави и духи») разъяснено в примечании на той же странице как обозначение «небесных бесплотных сил, то есть духов», хотя их бесплотность весьма сомнительна и в соответствии с общим смыслом и данным контекстом они являются не только небесными, а земными (гуй) и небесными (шэнь) существами.

Затем А. Л. Леонтьев, следуя китайской традиции, поместил «Изъяснение», представляющее собой изложение чжусианского комментария и начинающееся следующим образом: «В таких словах содержится начертания оного мудрость. Основано начертание на числах, а числа представляют образы. По сему, что у неба и земли выходит из десяти порознь смекаемых чисел пятьдесят пять и что небо и земля имеют на стольких числах по пяти мест, небо есть ЯН, земля есть ИНЬ; ЯН рождает вещи, а ИНЬ совершает» [9, с. 304].

Основополагающий для социально-правовой сферы смысл «Канона перемен» А. Л. Леонтьев обнаружил еще раньше, при переводе маньчжурского варианта цинского кодекса «Законы и постановления Великой [империи] Цин» («Дай Цин люй ли», 大清律例, 1725 г.; см. [12, с. 480–484]), в предисловии к которому император Ши-цзун (世宗, 1678–1735; девиз правления Юн-чжэн, 雍正, 1723–1725) отметил: «В Игин есть речь, что по уложению могли прежния цари дела судить объяснивши людям наказании», – а переводчик пояснил: «Так называется первая в древности их книга» [1, с. 4]. Это прямое подтверждение взгляда французских просветителей