Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

в ступор современного читателя, убежденного в своей относительной нравственной добродетели. Является ли это насилие не чем иным, как явным указанием на мстительность и ревность архаичного Бога, возникшего в воображении суеверного народа? Доктор Ричард Докинз без колебаний уверяет именно в этом:

Ветхозаветный бог является, возможно, самым неприятным персонажем всей художественной литературы: гордящийся своей ревностью ревнивец; мелочный, несправедливый, злопамятный деспот; мстительный, кровожадный убийца-шовинист; нетерпимый к гомосексуалистам, женоненавистник, расист, убийца детей, народов, братьев, жестокий мегаломан, садомазохист, капризный, злобный обидчик.

Эволюционный биолог явно сознательно трактует этот фрагмент неверно – по крайней мере если взглянуть на благожелательные и точные современные толкования (не говоря уже обо всей истории иудейской и христианской апологетики). Однако нравственные проблемы, которые ставит перед нами текст, по-видимому, остаются в любом случае.

Достаточно ли будет сказать, что угроза от вхождения в народ многих чужестранок – способных, в чем мы уже убедились, соблазнять израильтян, обольщать их и обращать в свою веру, – была слишком велика и что Моисей ясно это видел? Можно ли утверждать, что такая же потенциальная опасность исходила от мадианитянских мальчиков? Стали бы эти пленники будущей «пятой колонной», разрушителями опор? Неясно, при каких условиях мы можем справедливо применять наши гипотетически более высокие моральные стандарты к нашим предкам, проводившим свои дни в трудах и лишениях, среди опасностей, почти (и к счастью) невообразимых для нас. Нам очень легко считать себя лучше них, проклинать их за порочные наклонности и предполагать, что мы бы на их месте повели себя лучше. Однако есть и другой легкий путь: отвергнуть все рациональные объяснения действий, подобных тем, что предприняли евреи в войне против мадианитян, и допустить, что описанные события не следует воспринимать буквально. Поступив так – и отбросив критическое мышление – мы сможем настаивать на том, что ими двигала просто слепая, оправдывающая саму себя «вера» в необходимость соблюдения слова Божьего, насколько бы жестокими и несправедливыми ни казались заповеди, и что именно так они обходным путем решали вечную проблему различения духов, чтобы определить, – в присутствии многих ложных пророков и пророчеств, – от Бога ли они (1 Ин 4:1). Но мы пытаемся извлечь из этих древних историй универсальную нить морального золота, а значит, мы должны вкушать не только сладость Библии, но и ее горечь.

При каких условиях убийство оправдано, необходимо или даже обязательно с точки зрения морали? Как быть с тем фактом, что война и все жестокости, которые неминуемо ее сопровождают – это универсальная черта нашей прошлой и настоящей борьбы и нашего развития? Как нам считать себя морально ответственными людьми, достойными восхищения – изначально хорошими – с учетом нашей всеобщей склонности к межплеменному конфликту и мощных мотивов, которые влекут нас взяться за меч, когда наши границы, наши аксиомы – наши семьи, наши племена – находятся под угрозой или когда нас, по крайней мере, в этом настойчиво убеждают? Почти каждый понимает, принимает и защищает право на самооборону, а также аналогичное и расширенное право и обязанность заступаться за родных и близких. В каком случае обязательства перед местным, семейным, племенным заменяют обязательства перед чужаком – врагом или бывшим врагом, будь то человек или народ? Не умерщвление, а именно предумышленное убийство, совершенное со злым умыслом, запрещено шестой заповедью, и именно оно с незапамятных времен считалось отличным от войны. Такие вопросы – одни из самых сложных, с которыми мы сталкиваемся в борьбе с божественным.

Классические оправдания умерщвления мадианитян предстают в двух традиционных формах. Первая гласит, что такие действия были типичны для эпохи, когда побежденных врагов вырезали под корень, чтобы уберечься от влияния, которое они могли бы оказывать в ином случае. В основе подобных деяний (а также их понимания или рационального обоснования) лежит допущение, согласно которому присутствие иностранцев и их идей представляется опасным для целостности менталитета и государства. Почему? Потому что конфликт фундаментальных аксиом завоевателей и жителей завоеванных земель – это и есть война богов, способная подорвать устои любой страны и разрушить ее до основания. Именно поэтому чужеродные идеи кажутся нам патогенами, которые могут вторгаться, распространяться и убивать, – возможно, такое восприятие даже «вшито» на биологической основе. Например, в местах, где господствует стойкий консерватизм, наблюдается повышенное присутствие трансмиссивных болезней – этот факт свидетельствует о том, что наша психика, в сущности, рассматривает незнакомую идею как нечто, идентичное хищнику или паразиту. Второе оправдание более тонко: мадианитяне рассматриваются как союзники моавитян, призывавших израильтян «блудодействовать с дочерями Моава» (Чис 25:1) и «к жертвам богов своих», в том числе и Ваала, – причем израильтяне поддались искушению в обоих случаях (Чис 25:2) Что их ждало? «И воспламенился гнев Господень на Израиля» (Чис 25:3).

У нас есть причины испытывать тревогу при соприкосновении с чужеродным, и они настолько глубоки, что мы биологически адаптировались к их присутствию. Однако столь же верно и то, что нечто чужое и новое – например доброжелательный чужеземец, о котором мы уже говорили – может оказаться спасительным и благодатным как в практическом, так и в метафизическом плане. Немаловажно, что Иофор, любимый тесть Моисея, спасший его от превращения в тирана, а израильтян – от возвращения в рабство, тоже происходил из племени мадианитян, представленного в книге Чисел как смертельная угроза. Это еще один случай парадоксальной конечной реальности сокровища, которое сторожит дракон. Так что же делать с фактом, который мы замалчиваем так часто – с тем, что в присутствии внешних угроз, реальных или мнимых, в нас пробуждаются неодолимое желание хаоса, стремление броситься в бой, самодовольство, убийственная жажда крови и что в такие мгновения мы исступленно демонизируем любого, кто осмелится призывать к миру?

Как отделить право на самооборону в его прямом и более широком смысле от каинова желания найти себе желанную мишень – и выплеснуть на ней все сдерживаемое разочарование от жизни, всю обиду, всю горечь, всю нашу надменность и жестокую мстительность? Как осмыслить и искупить зверства и территориальные экспансии, без которых непредставимо историческое наследие почти любого народа? Как примириться с тем, что и мы, и наши предки вели войны, которые изуродовали наш бедный мир и сделали его таким, каким мы его видим? Как искупить привилегию, дарованную нам, пусть и отчасти, пролитой кровью как виновных, так и невинных? Как нам правильно, по отдельности и сообща, приносить жертвы за грехи тех, кто жил до нас, – за грехи, которые, скорее всего, совершатся снова, со страшной внезапностью, как только сложатся условия? Именно в попытке найти ответ на такие вопросы и скрыта суть