Невротический характер - Альфред Адлер

личностное чувство (а можно сказать – «чувство Я») при этом возвышается, пусть даже со значительными издержками. С одной стороны, частичная неосознанность объясняется соперничеством с критической инстанцией – социальным чувством. Очень трудно разыгрывать из себя самого счастливого, самого значительного, всегда и во всем первого, если речь не идет о психозе. А с другой стороны, должен заметить, что, хотя каждый имеет в себе что-то от донкихотства, последнее не распознается даже самыми проницательными аналитиками, а следовательно, оно и у них лежит в бессознательном. Случаи боязни открытых пространств, навязчивого мытья, неврозы страха и т. п. демонстрируют, как страх или навязчивые действия становятся средством выражения, доказательством собственной исключительности. «Как такое сокровище, как я, можно подвергать таким опасностям и трудностям?» Иногда в боязни открытых пространств можно увидеть в качестве компенсации стремление пациента убедить всех домочадцев в том, что ему совершенно необходима их поддержка.

Такой симптом, как готовность все время каяться, явно нацелен на будущее, и не имеет значения, проявляется ли он в индивидуальной форме как личный порыв или в публичных религиозных отправлениях. Как и все другие предохранительные тенденции, готовность каяться ни в коей мере не исключает, что дурные поступки и мысли будут случаться и впредь; скорее покаяние должно действовать как предостережение и служить глубоким внутренним доказательством возвышенности натуры. Не в последнюю очередь жажда каяться является следствием постоянного самокопания и демонстрирования своих внутренних ценностей, причем всегда подразумевается противопоставление себя другим, настолько, что порой в готовности к покаянию и раскаянию явственно звучит воинственная нотка упрямства, тщеславия, злонамеренности. В частности, никогда не лишены этого показного блеска коллективные покаяния, когда участники превосходят самих себя в криках, воплях, самобичевании и раскаянии.

Таким образом, возможность обрести чувство превосходства, участвуя в покаянных мероприятиях, таких как пост и молитвы во искупление грехов, легко привлекает слабые души, тех, кто склонен идентифицировать благочестие и доброту, религиозность и возвышенность духа. И аскетизм тоже будет способствовать возвышению в собственных глазах, если он воспринимается как триумф. При этом все сводится к произвольной оценке, когда за отправную точку часто принимают противопоставление себя лицам, превосходящим в каком-либо отношении; мы наблюдаем такое же положение вещей и у противников богобоязненности, атеистов, воинствующих вольнодумцев, и у иконоборцев – все они в равной мере пытаются «задокументировать» свое превосходство. В этом смысле следует понимать высказывание Лихтенберга, который обратил внимание на то, как редко встречаются люди, живущие по уставу религии, и как часто – те, кто спорит и воюет за свою религию. И нередко случается, что воинствующий вольнодумец вдруг становится ортодоксом, а ценитель чувственных наслаждений – аскетом. Эти крайности не так уж отдалены друг от друга, вопреки распространенным взглядам. Как говорил Паскаль, «если в Боге сомневаются – значит, в Бога верят!».

Наряду с предохранительной тенденцией, в готовности к покаянию играет роль мужской протест, и эту роль нельзя недооценивать. Но нам необходимо еще определить тот строительный материал, увидеть те возможности психики, которые она использует для своего выражения. Нет сомнений, что при этом мы обнаружим подчинение – в мыслях и на деле, то есть мазохистские, а в нашем понимании – «женские», элементы человеческой психики. Для многих людей они непереносимы и постоянно требуют коррекции путем мужского протеста, то есть, по сути, это псевдомазохистские проявления, и это видно из того, что такое подчинение тесно сопряжено с каким-то подъемом, возвышением. Таким образом, и в этом случае силовая линия идет снизу вверх, поскольку кающийся человек чувствует себя «вознесенным» или «очищенным», он говорит со своим богом, он ближе к богу, чем другие, чем сам он в других, обычных ситуациях. И его ожидает «радость в Царствии Небесном», исполнение его надежд.

Одна моя пациентка после смерти ее 72-летней матери, с которой она всю жизнь была в ссоре и которую ей было за что упрекнуть, «наказала себя» бессонницей и сильным чувством раскаяния за свою черствость. Раскаяние носило характер навязчивых мыслей и навязчивых поступков. Анализ выявил, что она хотела доказать свое моральное превосходство над сестрой. Сестра была замужем, а моя пациентка испытывала искушение вступить в «унизительную» любовную связь с женатым мужчиной. Этим она бы «опустилась», по ее мнению, в сравнении с сестрой. Смерть их матери создала ситуацию, в которой пациентка вновь могла «подняться» – более остро, чем сестра, переживая это трагическое событие и прекратив свою любовную связь.

В истории культуры, как и в неврозе, склонность каяться нередко вырождается в форму бичевания, флагелляцию. Из «Исповеди» Руссо и частных сообщений здоровых людей и невротиков, а также на основе наблюдений за детьми[319] мы знаем, что побои и тревожное ожидание их способны вызывать у некоторых людей сексуальное возбуждение. Это реальный момент, ощутимый соматически, и это заложено в природе таких индивидуумов, что и определяет выбор формы покаяния. Пациенты рассказывали мне, что в детстве они испытывали приятные ощущения от ударов по ягодицам, хотя ожидание этого ужасно пугало их. Во взрослой жизни флагелляция у невротиков – это, по сути, аналог мастурбации и всех остальных перверзий, а также очевидное выражение страха перед сексуальным партнером.

Еще одним сообщением я обязан пациентке, которая пришла ко мне лечиться от сильных мигреней. В течение нескольких лет до этого она предавалась дневным грезам, что какой-то мужчина, который якобы женат на ней, но не похож на ее настоящего супруга, уличает ее в прелюбодеянии и наказывает. Продолжением этой фантазии было жестокое самобичевание, вплоть до полного изнеможения. Бичевание вызывало сильные сексуальные эмоции. При анализе оказалось, что женщина ненавидела мужа – в невротическом смысле – и поэтому охотно изменила бы ему, чтобы его унизить. Теперь она уже слишком стара, чтобы любовь имела для нее значение, а раньше ей мешал мужской протест. Незадолго до того, как она стала думать о флагелляции, она играла с мыслями об измене мужу, отчасти с целью не допустить осуществления этих фантазий. Представление о том, как муж уличил ее и наказал, и об аутоэротическом удовлетворении происходит из тенденции заранее защититься от этого, это игра фантазии, что особенно хорошо подчеркивает ее страх перед мужчиной. Замещение ее супруга кем-то другим – это действие тенденции к обесцениванию, равноценное желанию супружеской измены: ее муж должен быть унижен, кто-то другой был бы лучше. Далее она дезавуирует эти случайные предположения тем, что изменяет и этому «другому». С годами флагелляция прекратилась. Но тенденция к обесцениванию все более резко оборачивалась против ее мужа и против всех людей вообще. Мигрень у нее начиналась тогда, когда пациентка боялась, что кто-то посягнет