Невротический характер - Альфред Адлер

происходило и в дальнейшем, когда у нее случалось какое-либо недомогание. Мать, бесспорно, была не права в своих методах воспитания, но они имели ту хорошую сторону, что оба ребенка должны были убираться в спальне.

Здесь мы видим, как черты характера девочки действуют в направлении мужского протеста, как будто это форпосты, которые призваны уже издалека отражать любые аналогии с несчастной женской судьбой, любое принижение, умаление личностного чувства и надежно защищать от предстоящих страданий. В дальнейшем развитие девочки протекало нормально, и лишь один раз она совершила кражу каких-то лакомств у кого-то из одноклассников (вспомним неукротимость ее инстинктивных влечений). А через какое-то время у ее отца началась мания – он считал себя обделенным относительно своих братьев. Как известно, маньякам и в «здоровые периоды» присуще непомерное тщеславие, поэтому понятно, что атмосфера в семье этой девочки была изрядно отравлена и раньше.

Описанное выше заболевание по своей психической структуре похоже на хорошо известную врачам другую болезнь – «школьную рвоту» и рвоту за столом или вскоре после еды. Оба этих расстройства представляют собой бессознательный – или ставший бессознательным – искусный трюк с целью избежать угрожающего унижения, добиться значимости и уклониться от принятия решения. Более сильной степени эта воинственная установка, нацеленная на отказ от пищи, достигает в «невротических голодовках» у девочек, которые сражаются за первую роль.

Тринадцатилетний мальчик отличается поразительной вялостью и инертностью, что препятствует его школьным успехам, несмотря на бесспорные умственные способности. Вот уже несколько месяцев он чрезвычайно плаксив, особенно когда его в чем-либо упрекают. Отец и мать, возможно, всегда слишком резко критиковали его, но, насколько я понял, их упреки в основном касались его медлительности за едой и при одевании, а особенно его чрезмерной страсти к чтению[323]. В последнее время дошло до того, что мальчик начинал плакать всякий раз, когда ему о чем-либо напоминали или как только на него оказывали давление. В результате родители стали вести себя с ним более бережно, но все же не считали, что должны отказаться от любых упреков, когда сын проявлял небрежность или медлительность.

В ответ на вопрос, почему он заплакал в последний раз, пациент рассказал, что ему велели побыстрее собираться в школу, когда он, исполненный тщеславия, уже полчаса стоял перед зеркалом, стараясь пригладить щеткой спадающие на лоб вихры. Анализ выявил, что ему кажется, будто он ступил на путь зла, и что он хочет как можно тщательнее обезопасить себя от мучительных унижений. Он безжалостно упрекал себя из-за детских сексуальных выходок, которые совершал вместе с другими мальчиками и девочками. Но в первую очередь он боялся, что об этом узнают родители, и страх этот чудовищно возрос, когда как-то ночью он, во сне бродя по дому, очутился в комнате прислуги и, к своему изумлению, проснулся утром в пустой кровати кухарки. Это снохождение, как и другие подобные случаи, которые я исследовал, было следствием протеста против чувства приниженности. За день до этого он был отчислен из гимназии за плохую успеваемость и переведен в городскую «бюргерскую» школу. Под влиянием этого события ему пришла в голову ужасная мысль, что во сне он может выболтать, чем на самом деле они занимались с друзьями (как и все лунатики, он имел обыкновение разговаривать во сне), и тогда он включил сильные защитные механизмы. В первую очередь это коснулось его внешнего вида, благодаря чему он надеялся произвести хорошее впечатление, а также он стал плаксивым, чтобы родители его «не доставали». В данном случае мы видим первые, еще нерешительные навязчивые действия. Посещение комнаты прислуги было равнозначно живому укору: я для вас все равно что служанка.

На самом деле в предохранительной тенденции у мальчика закрепились аскетические наклонности как форма самоистязания, и его отвращение к еде было рассчитано на то, чтобы, по аналогии с понятием «воздержание», обуздать прорывающиеся сексуальные влечения. И без того ослабленный подросток был настолько истощен, что родители были вынуждены вмешаться. При этом они столкнулись с его предохранительной тенденцией, которую он с таким трудом приобрел. Тогда он стал защищаться от их нападок посредством плача, и это вновь подняло его значимость, чему способствовали также усилия родителей заставить его есть.

Чрезмерная страсть к чтению первоначально тоже возникла из предохранительной тенденции. В пубертатном периоде, испытывая чувство неуверенности и незащищенности, он стал искать в книгах утешения и наставления, а также защищающий страх перед болезнями. Он был невероятно хорошо осведомлен по многим актуальным для него вопросам благодаря своей начитанности. Стремясь почерпнуть из книг средства защиты, он стал читать еще больше; во-первых, потому, что его старшие брат и сестра, с которых он во всем брал пример, тоже очень много читали, во-вторых, из противодействия родителям, которые его притесняли, и в-третьих, потому, что, следуя за героями книг через все опасности и сражения, он мог удовлетворить таким способом свой первоначальный мужской протест, что отразилось и в выборе книг: он с удовольствием читал Карла Мая. Смысл его снохождения заключался в том, чтобы выразить свое недовольство родителями, которые, по его мнению, «обращаются с ним как с прислугой». Нечто подобное я наблюдал у пациентов с гебефренией, когда они хотели продемонстрировать свою неспособность к каким-либо «нормальным» достижениям или реагировали таким образом на ощущение, что их в чем-то обошли.

Третий случай касается психологических причин затяжного коклюша у 11-летнего мальчика, который в это же время также страдал энурезом. Это был несдержанный, вспыльчивый ребенок, постоянно стремящийся привлечь внимание и любовь отца (этот фактор часто лежит в основе энуреза), а мачеху выставить жестокой «придирой». Отец был очень впечатлительным человеком, и это проявлялось в его чрезмерной тревоге во время приступов кашля у сына. Как-то утром мачеха в очередной раз упрекнула мальчика из-за мокрой постели, и тогда он, смеясь, выпрыгнул из кровати и стал бегать по комнате раздетый, пока обеспокоенный отец не уложил запыхавшегося сына обратно в кровать, сказав при этом что-то неодобрительное жене. Эта сцена завершилась сильным приступом кашля, похожим на коклюш, который уже почти прошел, и привела к бурной ссоре супругов. Вечером в спальне мальчик, подойдя к кровати, возбужденно запрыгнул на нее и начал скакать по ней, и при этом у него сбилось дыхание, и он снова закашлялся. Объяснение приступа лежит на поверхности. Мальчик хотел опять спровоцировать у отца недовольство мачехой и привлечь его на свою сторону. Суггестивный метод лечения с объяснением цели этих приступов положил им конец, но псевдококлюш растянулся еще на полгода. Лечение не было продолжено. Через несколько лет я узнал,