Отель «Война»: Что происходит с психикой людей в военное время - Арлин Одергон

Мы были свидетелями того, что геноцид, жестокость и страдания на Балканах интерпретировались как очередное столкновение между «этими сумасшедшими югославами». То же и в Руанде – многие считали, что отчего-то разгорелась с новой силой древняя племенная вражда. Подобные мнения помогают людям, живущим далеко от войн, сохранять дистанцию и продолжать отождествлять себя с «нормой» и «цивилизацией», принижая воюющих до состояния «ненормальных» и «варваров». Такая позиция позволяет нам считать, что мы ни за что не отвечаем и ничего не можем сделать. Чем чаще мы исключаем из своей картины мира целые пласты реальности ради возможности отождествить себя с «нормальной» жизнью, тем больше способствуем насилию и отгораживаемся, изолируемся от тех, кому приходится это насилие переживать.

Сверхбдительность

Джонатан Шэй приводит слова ветерана вьетнамской войны: «Я так завидую нормальным людям, которые могут запросто ходить по магазинам с женой, держась за руки. Понимаете, я не могу этого сделать, потому что привык все время оглядываться. Черт возьми, я завидую даже вам, Джонатан! Представляю, как вы идете в свою клинику – и вам не приходит в голову высматривать на крышах снайперов, вы не заглядываете в промежутки между автомобилями, чтобы убедиться, что оттуда никто не выпрыгнет, и вы наверняка не обращаете никакого внимания на прохожих. А я в любой момент могу описать вам всех идущих по улице на расстоянии двух кварталов впереди и сзади меня. Вот вы приближаетесь – я отлично вижу вас, но вы не видите меня, потому что думаете о чем-то своем и не ожидаете засады. Как вы можете так жить? Я вам завидую»[351].

Военная травма наряду с неспособностью вернуться к «обычной жизни» может приводить к экстремальному психологическому состоянию повышенной бдительности. Вот еще одна цитата из беседы Шэя с ветераном Вьетнама: «Я толком не сплю вот уже двадцать лет. Ложусь в кровать, но не засыпаю. Постоянно наблюдаю то за дверью, то за окном. Встаю с постели по меньшей мере пять раз за ночь, чтобы проверить периметр помещения, а иногда – до десяти или пятнадцати раз. У каждой двери я всегда держу какое-нибудь оружие – бейсбольную биту, нож или что-то еще. Раньше спал с пистолетом под подушкой…»[352]

После войны в Косове мы с моим коллегой Лейном общались с группой людей в городе Митровица. Они рассказывали об албанцах, которые все еще жили на сербской стороне Митровицы: по ночам оттуда иногда доносились страшные крики, но они не могли прийти к этим несчастным на помощь. Людям была нанесена серьезнейшая травма, и они баррикадировались в собственных домах и не спали по ночам. Они не могли осознать, что война закончилась. Для них она продолжалась.

На наших форумах в Хорватии люди часто рассказывали о длительных периодах бессонницы во время войны. У многих нарушения сна сохранялись даже спустя 10 лет. Однажды мужчина, настоявший на своем присутствии на форуме несмотря на серьезные проблемы с сердцем, рассказал нам, как в одну из ночей во время войны он проснулся в ужасе и увидел в комнате множество людей. Он очень живо описал, как на него надвигались призрачные фигуры, возникавшие в отсветах ламп, тенях абажуров и силуэте холодильника. Несчастный издал вопль, которого сам испугался, и барабанил в стены, пока на шум не прибежал сосед. Сосед проверил всю квартиру, никого не обнаружил, остался с ним на всю ночь и поил его коньяком. Та ночь, дружеское участие и коньяк оказались спасительными для нашего героя. Присутствующих тронула эта история. Началось душевное и живое обсуждение: многие поделились своими историями и приемами борьбы с бессонницей. Кому-то помогало оставлять включенными свет, радио или телевизор, кто-то не выпускал из рук пульт дистанционного управления.

Сверхбдительность – экстремальный симптом военной травмы, однако бессонница во время и после войны очень распространена и может сохраняться на многие месяцы и годы. Помню, как жители Сараева говорили: «В Сараеве никто не спит». Возможно, было бы полезно рассматривать сверхбдительность не только как симптом военной травмы и не только в контексте бессонницы у перенесших ее и у живущих в регионах, пострадавших от насилия, но и как пример и показатель того, что многим другим обществам тоже нужно проснуться. Можно представить, что если бы общество переняло это бодрствование, то очень многие из нас по ночам не спали бы, занимаясь вопросами, беспокоящими наши сообщества. В Хорватии несколько человек сказали, что, глубоко и вдумчиво обсудив важные для них вопросы в условиях форума, впервые за долгое время сумели спокойно уснуть. Шэй цитирует ветерана вьетнамской войны: «Мне снятся парни, которые зовут меня из могил. Они говорят: “Давай иди к нам. Пора отдохнуть. Ты сполна заплатил по счетам. Пора отдохнуть”»[353].

Берсерки

Состояние неистовства считается отличительной чертой боевой психической травмы и относится к экстремальным формам измененных состояний сознания во время войны. Солдаты впадают в буйную, неконтролируемую ярость и иногда совершают возмутительные зверства. Термин «берсерк» пришел к нам из древнескандинавского лексикона, в котором обозначал обезумевшего воина, идущего в бой раздетым догола или без всяких доспехов в состоянии божественной или демонической одержимости[354]. Солдаты, впавшие в такое состояние и пережившие его, часто не в состоянии вспомнить или опознать себя в том яростном образе. Состояние неистовства может возвращаться впоследствии и в мирной жизни.

По мнению Шэя, из рассказов о вьетнамской войне следует, что возникновению подобных состояний могут способствовать некоторые обстоятельства: предательство, оскорбление или унижение со стороны командования, гибель соратника, ранение, неожиданное нападение врага, окружение, засада, вид изувеченных врагом тел товарищей, а также неожиданное избавление от неминуемой смерти[355]. Автор выделяет состояние неистовства как один из самых тяжелых психологических и психофизиологических симптомов боевой психической травмы[356].

Берсерком овладевают мистическое исступление и жажда отмщения, сопровождающиеся уверенностью в собственной неуязвимости. Берсерк нередко чувствует, что не может погибнуть, ибо он уже труп. Я сама слышала, как люди описывают такое ощущение: им кажется, что они не могут умереть, потому что как будто уже мертвы. Берсерк покончил с той жизнью, которая знакома всем нам. Остальные солдаты могут воспринимать его как героя, утратившего всякий страх и чувство самосохранения, как одержимого без малейшего намека на индивидуальность или принадлежность к социальной группе. Берсерк полон огня, но совершенно холоден к проявлениям жизни и смерти. Берсерки часто погибают в бою. Если же такой человек выживает, он часто не может вспомнить последовательно, что делал и чувствовал. Он помнит лишь то, что ему рассказали позже. В экстремальном состоянии человек пребывает вне времени и за гранью доступного пониманию[357].

Изменение облика

Берсерк ломает представление о возможностях человеческой личности. Объяснить его переживания можно выходом на запредельный уровень выносливости. Его экстремальное поведение тоже находится за границами знакомого ему мира. Берсерка не сдерживают групповые или моральные нормы. Страдание возникает впоследствии, когда человек не может вспомнить, что произошло, но ему рассказывают о его диком поведении, которое могло заключаться в совершении невыразимых зверств. В скандинавской мифологии считалось, что в гуще неистовой битвы берсерк способен превратиться в волка или медведя и сражаться с воем и пеной у рта, оставаясь неуязвимым для меча и огня[358]. Опыт берсерков и тех, кто наблюдал подобное поведение в бою, говорит о преодолении всяких границ человеческого.

Опыт превращения в зверя или полубога присутствует и в ритуалах многих других культурных традиций. Основное отличие здесь в том, что в них эти переживания скорее моделируются, нежели поглощают человека без остатка. Охотники традиционно практиковали своеобразное превращение в «добычу», чтобы лучше изучить особенности поведения жертвы, открыть для себя и воплотить ее дух. Подобное «причащение» добыче должно было помочь поймать зверя и самому не стать жертвой. Шаманские практики различных культур включают в себя достижение необычных состояний сознания, в которых преодолеваются личные и коллективные границы поведения в сообществе.

Шаманские практики тоже могут включать в себя «превращение» – стремление воплотить в своем теле дух животного-союзника или божества. Ношение шкур и масок диких животных, а также совершение характерных для нужного животного движений позволяют танцующему обрести определенные свойства и в определенном