Отель «Война»: Что происходит с психикой людей в военное время - Арлин Одергон

и ни один человек не может совершить преступление по отношению к другому, не совершив при этом преступления против себя самого[291]. Ненасилие означает несогласие с системой жестокости, отказ от воспроизведения насилия. Однако оно не должно приводить к пассивности, и Ганди ясно давал это понять. Он даже говорил, что лучше быть жестоким, нежели пассивным. Ненасилие означает способность отказаться от участия в конфликте через преодоление пассивности и склонности к автоматическим реакциям.

В Лос-Анджелесе мы с мужем имели честь несколько раз встретиться с правозащитником Гленном Смайли незадолго до его кончины. Он обучал Мартина Лютера Кинга методам ненасильственного сопротивления, был глубоко вовлечен в движение за гражданские права и продолжал изучать ненасилие до конца своих дней. Я запомнила его рассказы о зарождении движения за гражданские права, когда участники приходили в кафе в южных штатах США парами – темнокожий вместе с белым. Когда им отказывали в обслуживании или провоцировали их, они вежливо настаивали на том, чтобы их обслужили, не давая вовлечь себя в острый конфликт. Гленн Смайли подчеркивал важность внутренней работы и дисциплины, которые были необходимы для подобных действий в условиях реальной угрозы.

В своей автобиографии Нельсон Мандела описывает ряд ситуаций, когда он не позволил обращаться с собой недостойным образом, избежав при этом собственных примитивных реакций. Такие случаи имели место как в дни его тюремного заключения, так и когда он занимал пост лидера Южно-Африканской Республики.

Цель манделы – освободить нас всех из заточения

Избавиться от террора, запугивания и угнетения – задача не только политическая, социальная или групповая, но также глубоко психологическая и духовная. Вот что говорил Мандела о времени, проведенном в заключении: «В те долгие годы одиночества жажда свободы для моего народа переросла во мне в жажду освобождения всех людей – и темнокожих, и белых. Я понял с исключительной ясностью, что угнетатель нуждается в освобождении ничуть не меньше, чем угнетенный… Я не могу быть свободным, пока отнимаю свободу у кого-то другого, точно так же как несвободен тот, кого поработили. Как угнетенный, так и угнетатель лишаются своей человеческой природы. Когда я вышел из тюрьмы, моей миссией стало освобождение всех без исключения – и угнетенных, и угнетателей»[292]. Мандела разорвал порочный круг одновременно своей личной истории и трагической истории угнетения в ЮАР. Его пример свидетельствует о том, что человек способен выйти из тюрьмы истории.

Неукротимый дух

Оглядываясь на историю человечества, мы видим, что наша индивидуальная и коллективная психология во все времена использовалась для разжигания террора, для того чтобы устанавливать контроль и испытывать нас на прочность – по отдельности и вместе. Мы видим, как тактики террора эксплуатируют нестабильность и потребность человека в защите, его страх перед Букой, динамику расчеловечивания, нормализации насилия и развития нечувствительности, дезинформацию, преследование лидеров и стремление уязвить душу общества. Тактики террора укрепляют границы системы, основанной на физическом подавлении.

В то же время эти границы остаются нерушимыми лишь до тех пор, пока мы соглашаемся участвовать в процессе, который воспроизводит себя в наших душах, в отношениях, в обществе и политике. Если мы прервем этот процесс, система не сможет оставаться прежней.

Прервать этот процесс – значит встретиться лицом к лицу с повсеместным нарушением прав человека, тактиками террора и вооруженными конфликтами, не оказавшись при этом парализованными и беспомощными, не потеряв надежду и не воспроизводя порочный круг своим стремлением к возмездию. Чтобы поступать таким образом, человек должен понимать, что его психологическое и духовное развитие – основа его политической сознательности.

Вдохновением и ориентиром здесь может служить пример людей, обретших надежду, внутреннюю гармонию и решимость не на основе наивной веры, а через опыт соприкосновения с пределами человеческой выносливости. Такие люди показывают нам эти пределы. Заклятие спадает, за привычным горизонтом становятся видны новые возможности, власть террора преодолевается.

Часть III

Травма: исторический кошмар

Глава 15

История нашей жизни: динамика психической травмы

Мы приобретаем травматический опыт, когда нас подвергают жестокому обращению или мы молча наблюдаем, как это происходит с другими. Травма возникает, когда становится невозможно переносить жестокость. Жестокость может быть немыслима, невыразима, и одна из возможных реакций на нее – попытка забыть о происшедшем, позволяя себе плыть по течению. Мы не способны дать отпор этой жестокости, как-то ответить на нее или принять ее. Но и двигаться дальше мы тоже не в силах. Жестокость отказывается покидать наше сознание, мы вспоминаем о ней вновь и вновь, она вторгается в нашу жизнь и остается с нами. Травматические симптомы развиваются в конфликте между стремлением предать этот опыт забвению, исключив его из своей истории, и бесконечным вторжением в сознание назойливых впечатлений, требующих принятия. Жизнь людей с психической травмой состоит из периодов нечувствительности, связанных с желанием забыть о происшедшем, и жестоких приступов, когда пережитые события возвращаются в форме флешбэков, ночных кошмаров, эмоциональных, подсознательных и физиологических реакций. Все мы разделяем травматический опыт общей судьбы, иногда замалчивая мучительные события истории, а иногда снова и снова воскрешая память о них.

Определение и распознание симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) имеет большое значение и для клиницистов, и для самих пострадавших[293]. Важно также разделять индивидуальную травму, травму группы и коллективный исторический опыт, который влияет даже на тех из нас, кто, казалось бы, находится далеко от места, где бушует вооруженный конфликт[294]. До тех пор пока мы не осознаём динамику психологической травмы, которая реализуется внутри нас самих (имея в виду как индивидуальное, так и коллективное сознание), мы легко становимся невольными соучастниками распространения насилия и остаемся подверженными эксплуатации. Травматический опыт заблокирован в нас как на индивидуальном, так и на коллективном уровне, а травмирующие эпизоды возникают снова и снова, продолжая преследовать нас. Сопутствующая травме психологическая динамика довольно предсказуема и систематически эксплуатируется ради очередного возобновления конфликта. Наше молчание перед лицом жестокости тоже является активной составной частью насилия.

Журналист Дэвид Рифф описывает, как поначалу был уверен, что его миссия – донести до всего мира информацию о происходящем в Боснии[295]. Он со всей страстью подходил к выполнению профессионального долга и не сомневался: если бы люди в других странах знали о происходящем в этой стране, они обязательно вмешались бы. Впоследствии Рифф понял, насколько это было наивно с его стороны. В гитлеровской Германии тоже многие думали, что, стоит международному сообществу узнать о том, что творится, союзники сразу же разбомбят лагеря смерти и железнодорожную сеть и с готовностью примут огромное количество беженцев. Да-да, они просто не в курсе… Однако, как это ни странно, мы – весь мир – знали и предпочитали не вмешиваться.

Одной лишь осведомленности о страшных событиях, происходящих в нашем мире, недостаточно, чтобы положить им конец: из-за обилия информации о творившихся на земле ужасах мы можем становиться все более бесчувственными. На уровне общества нечувствительность к жестокости словно в зеркале отражает то оцепенение, которое часто испытывают люди, перенесшие психическую травму. Чтобы вернуться к жизни, участвовать в ней, людям с травматическим опытом нужна возможность поведать о своих чудовищных страданиях. Все вместе мы могли бы прервать молчание и разрушить чары соучастия, если бы начали рассказывать свою настоящую историю, сознавая: даже если творящаяся в мире жестокость кажется бесконечно далекой от нашей повседневности, не следует приглушать в себе сочувствие к тем, кто от нее пострадал. В противном случае наше поведение становится звеном в развитии коллективной психической травмы.

Для общества и мира в целом рассказать свою настоящую историю – значит столкнуться с огромными сложностями в вопросах личной и коллективной ответственности. Еще сложнее эту ответственность прочувствовать, открыть свои сердца и осознать, что́ мы успели совершить по отношению друг к другу и что́ нам всем пришлось пережить. В конце концов, мы – как на индивидуальном, так и на коллективном уровне – должны задать себе вопрос: способны ли мы в принципе вырваться из порочного круга насилия? Мы сталкиваемся с чувством безысходности и депрессией. Когда мы перестаем считать себя просто наблюдателями, то становимся