Отель «Война»: Что происходит с психикой людей в военное время - Арлин Одергон

которые говорили мне о пережитом во время войны в бывшей Югославии, часто боялись начинать рассказ – боялись, что если начнут плакать, то не смогут остановиться. Психиатр Джонатан Шэй в своей выдающейся работе «Ахиллес во Вьетнаме» (Achilles in Vietnam) пишет: «Сильная травма подрывает целостность сознания. Когда человек создает полноценный нарратив о том, что случилось, связывает воедино разрозненные элементы, эмоции, вызванные значением событий, ощущения от физического воздействия, он исцеляет сознание, фрагментированное в результате полученной травмы. Подобный нарратив зачастую приводит к ремиссии в отношении некоторых симптомов, особенно навязчивых, – отчужденных телесных ощущений, аффектов и паттернов поведения, которые необъяснимым образом вторгаются в жизнь человека»[299].

Сделать событие достоянием общественности: недостающий свидетель

Потребность пережившего травму в «метакоммуникации» – в том, чтобы вырваться из ловушки травматического события, рассказав о нем, – подразумевает общение: рассказ должен быть услышан и прочувствован другими. Повествование помогает излечить травмированного индивида лишь в том случае, если при этом присутствует некая общность людей, способных выслушать и отреагировать[300]. Необходимость рассказать о событии, вместо того чтобы держать его в себе или отгораживаться от него, – потребность не только индивидуальная, но и коллективная, общественная.

Часто сообщество не хочет выслушивать рассказ, и это усугубляет изоляцию и уход человека в себя, усиливает его страх поделиться своим переживанием. Неспособность группы или общества выслушать историю психической травмы и отреагировать на нее имеет очень глубокие корни и множество граней. Это эмоциональное оцепенение, неспособность справиться с жестокостью, стремление защитить остальных членов общества от травматической реакции, безысходность, вина, страх своей или общей ответственности, безучастность, незнание, презрение, а также желание сохранить свои привилегии и оптимистическое мировосприятие.

Проблема недостающего свидетеля – той части нашего существа, которая способна воспринять и переработать опыт и отреагировать на него, – оказывается не только внутриличностной, но также коллективной, общественной проблемой. Люди не способны понять самих себя, постичь сущность происшедшего и дать разумный ответ.

Рис. 15.3. «Сердце тьмы», художник Арпана Каур

Работая на Балканах, мы часто наблюдали нежелание людей дать себе отчет в том, с какой легкостью они становятся бесчувственными по отношению к травме своего сообщества, к своей собственной боли и возмущению, к своей личной истории и к историям окружающих. Всегда отыщется судьба, которая будет трагичнее предыдущих. Многие люди предпочитают руководствоваться расхожими мнениями вроде «Бывает и пострашнее, чем у меня», «Случается и похуже, чем у вас», «Пора забыть обо всем этом и продолжать жить».

Подобное отношение изолирует нас друг от друга. Люди зачастую не решаются рассказать о себе, чтобы не огорчать слушателя. В охваченных войной регионах они боятся коснуться травмы слушателя, которому, возможно, тоже пришлось многое пережить. Выражая гнев и печаль по поводу чьей-то истории, страшно пробудить к жизни коллективное возмущение и общее горе, которым не будет конца.

За время работы на крупных форумах мы поняли, как важно прислушиваться к подобным страхам, в то же время не ставя преграды людям и обществу, если они вдруг захотят рассказать о своей судьбе и услышать других. Работая с группами и сообществами в условиях конфликта, мы затрагиваем их травматический опыт. В той осторожности, с которой люди подходят к предложению вынести свою историю на всеобщее обсуждение, есть немалая доля мудрости. По сути, это попытка не допустить воспроизведения травматического опыта, даже в форме рассказа. Рассказчик должен чувствовать, что у него есть выбор, когда и кому рассказать свою историю, а слушатели – когда и как ее выслушать. Обращая особое внимание на то, как важно совершить этот выбор, а не просто позволить событию воспроизвести себя в рассказе и усилить травму окружающих, удается пробудить в обществе сочувствие и способность воспринимать и реагировать.

Кто-то предпочтет обсудить свою травматическую историю с человеком, которому доверяет, – и это может принести большую пользу. Но важно не допускать повторного отрыва травматической истории человека от истории общества. Любая история принадлежит также и обществу. Польза, которую отдельный индивид и общество получают от возможности рассказать свою историю в обстановке групповой работы или форума, неоценима, но этого часто не понимают. Для травмированного человека важнее всего живой отклик на его историю.

Независимо от того, рассказывается ли история в беседе один на один, в группе или на крупном общественном форуме, безучастные лица слушателей могут стать причиной дальнейшего усугубления психической травмы и изоляции рассказчика. Безразличие нередко является результатом шока, дискомфорта или соблюдения так называемой профессиональной дистанции. В Хорватии в большой группе людей, посвятивших жизнь помощи окружающим, мы все вместе обнаружили, как часто они – иногда неосознанно – следовали убеждению, что выражать свои чувства не следует. Их учили, что это – соблюдение «профессиональной дистанции». Способность поделиться личными историями, выразить горе и возмущение от пережитого и услышанного в своих сообществах эти люди восприняли как возрождение человечности в самих себе, а также воли и смысла жить дальше наряду с желанием и решимостью продолжать свою работу.

Одна женщина рассказала нам, как ей пришлось давать профессиональное заключение в трибунале по поводу военного преступления, свидетельницей которого она оказалась. Рассказывая об увиденной жестокости, она не выдержала и расплакалась. Судья сделал ей замечание, что как профессионал она могла бы держать эмоции под контролем. К счастью, она быстро нашлась и парировала, что именно человечность и эмпатия сделали ее профессионалом в своей области. В данном случае непрофессионально повел себя судья. Холодность в отношении эмоциональных реакций на трагедию и жестокость приводит лишь к воспроизведению психической травмы.

Мне часто приходилось сталкиваться с тем, что ответом на историю травмы оказываются безучастные взгляды и молчание. Это считается проявлением уважения, благоговения и сопереживания. Порой кажется, что подходящих слов попросту не существует, и мы молчим, надеясь, что человек и так почувствует, насколько ему сострадаем. Но даже в этом случае молчания недостаточно. Как пишет Джонатан Шэй, «без эмоционального отклика в слушателях травма не может стать достоянием общественности»[301]. В то же время слушатель должен быть достаточно сильным и мужественным, чтобы выслушать историю до конца, не приходя в излишнее возбуждение и не погружаясь в собственные эмоции, потому что таким образом он как бы непреднамеренно оставит человека в одиночестве, не давая ему возможности полноценно донести пережитое. Человеку, рассказывающему о травме, нужно, чтобы его приняли с сочувствием и теплотой и дали понять: у вас хватит сил и ресурсов его выслушать. Сочувствовать индивидуальному или коллективному страданию означает не повторять его, а наполнять гуманностью, пониманием и сопереживанием. Шэй пишет: «Слушатель должен быть готов к тому, что ему придется до некоторой степени пережить те ужас, горе и ярость, которые испытывала жертва. В конце концов, в этом и заключается смысл слова “сопереживание”»[302].

На общественных форумах, посвященных разрешению конфликтных ситуаций, мы многократно наблюдали, как в условиях полного воспроизведения конфликта, когда каждая точка зрения находит свое выражение в интенсивной полемике, наступает мгновение, когда аудитория становится способна понимать и поддерживать каждого из пострадавших в его печали и возмущении. В этот самый миг, когда участники приобретают опыт проникновения за ширму взаимных обвинений, может произойти трансформация, которая укрепляет готовность сторон изменить общее будущее.

Коллективная травма

Чтобы понять, как динамика психической травмы способствует бесконечному возобновлению конфликта, необходимо изучить реакцию общества на широкое распространение травматического опыта. Когда от жестокости страдает целое сообщество, травма может запечатлеться в семейном, групповом или общественном сознании на многие поколения. Общество можно сравнить с человеческим организмом: подобно тому как индивидууму порой требуются годы, чтобы рассказать свою историю и вернуться к норме, нарратив о травме общества может сформироваться лишь в последующих поколениях. Человеку может потребоваться 10 и более лет, чтобы справиться со своей потерей и травмой; обществу же, чтобы открыто посмотреть в лицо случившемуся, может оказаться недостаточно и 50 или 100 лет.

Всего за несколько месяцев 1994 года в Руанде были убиты 750 000 человек – тутси и умеренных хуту. Десятки тысяч женщин подверглись насилию – вдобавок ко всему теперь там свирепствует эпидемия СПИДа. Семьи, культура и сама ткань общества разрушены. Как травмированный человек оказывается не в состоянии воспринять и осознать травмирующее