Невротический характер - Альфред Адлер

притязает пациент – на отца или на мать, нужно выбирать противоположное тому, что он утверждает. Ибо, как правило, это слишком болезненно – признать «отвергнутую любовь». Точный результат можно получить при следующем опыте: пусть пациент встанет между двух лиц, из которых надо выбирать, и через какое-то время вы увидите, что он приблизился к тому, кого предпочитает. Только в движении проявляется истина.

Относительно пациента, которого я хочу конспективно описать здесь для примера, я смог убедиться, что он больше тяготеет к матери, хотя, когда мы были одни, казалось, что он однозначно предпочитает отца. Нередко он ругал мать, и не проходило и дня, чтобы он с ней не поссорился. Первая фаза социальной привязанности у ребенка – это всегда привязанность к матери, привязанность же к отцу всегда вторая фаза, которая наступает после своего рода трагедии, когда мать «отнимают» у ребенка (чаще всего из-за рождения следующего ребенка).

Одно часто наблюдаемое в неврозе явление присутствовало и здесь, причем в особенно наглядном виде: сильное выдвижение такой черты характера, как педантичность, которая, как разведывательный отряд на войне, брала на себя задачу вступить в соприкосновение с «врагом». «Врагом» в первую очередь была мать, и схватки с ней разражались ежедневно, потому что невозможно было учесть в полной мере все педантичные требования пациента за едой, при умывании, одевании, приготовлении ванны и отходе ко сну. Наш пациент приобретал таким образом операционный базис, с которого предпринимались обходные попытки полностью поставить мать себе в услужение. И опять мы видим невротическую черту характера как трюк, с помощью которого пациент хочет разыграть свой «пятый акт»[168], точно придерживаться своей схемы, тоже обладать матерью так, как, по его мнению, это делает отец. «А если ты не желаешь, я тебя заставлю!» Такой ход мысли завладел им в детстве, и вскоре он преисполнился недоверия к матери, ожидая пренебрежения с ее стороны, опасаясь, что она предпочтет ему кого-то другого; он был полон напряженной энергии и мрачного ожидания, не удастся ли ему все-таки поймать ее в свои сети. Не потому, что он любил ее или хотел обладать ею, а потому, что он хотел тоже иметь ее, как и многие другие вещи, украшения, конфеты, которые он даже и не ценил высоко, а складывал в шкаф и забывал о них, едва назвав своей собственностью. Так что обладание матерью не было для него самоцелью, его влечение ни в коем случае не было либидинозным, сексуальным – просто мать и дистанция, которую он ощущал между собой и ею, стали для него символом, мерой степени пренебрежения к нему. И поскольку всю картину мира, любую встречу, любые отношения с женским полом он воспринимал сообразно все тем же чертам характера, недоверчиво, сверхчувствительно, с мрачным ожиданием разочарования, то любой успех и любое удовлетворение представлялись ему невозможными. Он замечал только то, что выступало против него, против его успеха, а то, чего он достигал, теряло для него всю свою прелесть. На свои жизненные проблемы он отвечал аранжировкой невроза. Пациент считал себя кое в чем сильно обделенным, и это «кое-что» было символически понимаемой утратой матери. Эту частую картину состояния я хотел бы выделить особо как «невроз конфликта». Его тяжелые проявления возникают из-за своеобразной позиции пациента по отношению к его близким, которая характеризует его как человеконенавистника и на каждом шагу приводит к конфликтам. Почти всегда «невроз конфликта» сочетается с неврозом навязчивых состояний. Кроме того, ему сопутствуют приступы страха и истерические припадки. Задача «невроза конфликта» – постоянно держать пациента в состоянии ажитации, сделать его зацикленным на этом и неприспособленным к жизни.

Можно ли было бы вылечить этого пациента, страдавшего тревожными состояниями, мигренями и депрессией, «вернув» ему мать? К тому времени, когда пациент обращается к врачу, подобная попытка была бы тщетной. Самой уступчивой матери – а многие из них постоянно отдаляются от своих сыновей – не хватило бы такого терпения и самопожертвования, каких требует пациент в своей безграничной недоверчивости и жажде власти. Постоянным поводом для вспыльчивости и новых нападок все еще остается прошлое и воспоминания о прежних лишениях[169]. Пожалуй, такая попытка могла бы привести к успеху в детстве, как и вообще педагогическое решение этой особой невротической проблемы, которое состоит в пошаговом разъяснении, воспитании самодостаточности и надлежащем утешении ребенка насчет его будущего, то есть в профилактике. Незащищенность – вот что мешает таким детям спокойно смотреть в будущее, незащищенность, органические и психические истоки которой нам уже знакомы.

У нашего пациента источником незащищенности было то, что уже в грудном возрасте он вздрагивал и пугался по малейшему поводу. Этот испуг у младенцев, часто толкуемый как нервозность, очевидно, обусловлен наследственностью и конкретно связан, по моим наблюдениям, с унаследованной чувствительностью – неполноценностью – слухового аппарата, в связи с чем эти дети вздрагивают уже от таких шумов и звуков, которые не вызывают никакой реакции у других детей[170]. Для нас эта бросающаяся в глаза пугливость означает, соответственно, признак врожденной слуховой сверхчувствительности, проявление органической неполноценности, наследственные проблемы со слухом, но часто этому сопутствует повышенная утонченность слуха в смысле музыкальности. С положениями нашего учения о неполноценности органов хорошо согласуется тот факт, что в шестилетнем возрасте пациент перенес затяжное воспаления среднего уха, из-за чего потребовалась операция на барабанной перепонке. Подтверждаются эти положения также наличием отличного музыкального слуха и поразительной тонкой слуховой чувствительностью пациента, что делало его прямо-таки специалистом по подслушиванию. Такое совершенство органа, перегруженного вниманием, приводит к тому, что ребенку буквально навязываются тенденции к любопытству, лежащему в сфере слуха, тем более если он и по другим причинам чувствует свою незащищенность. Последняя же была обусловлена более слабым, чем у старшего брата, развитием интеллекта, из-за чего брат, как это часто бывает – в ущерб воспитанию, упражнялся на нем в остроумии и держал его за дурачка. Пациент помнит также, что в течение некоторого времени страдал той формой крипторхизма, при которой одно яичко периодически проскальзывает через открытый паховый канал в брюшную полость. Это обстоятельство, в сравнении с нормальным развитием гениталий и более ранним оволосением у старшего брата, очень рано навело пациента на мысль, что он, может быть, вообще девочка. Примерно до пяти лет он носил девчоночью одежду и из этого времени вынес страх, что он не такой, как брат или отец, что он не станет полноценным мужчиной. Его неуверенность существенно усилилась из-за чрезмерного развития грудных желез[171]. То, что он долгое время пребывал в неведении относительно