Невротический характер - Альфред Адлер

href="ch2-147.xhtml#id304">[147] был определенно прав, настаивая, как и я[148], на этой взаимосвязи. Но эта взаимосвязь либо заключается в посредничестве некоего специфического чувства неполноценности, которое при невротической предрасположенности дает повод для обострения невроза, либо невроз, вспыхнувший по другим причинам, нуждается в надежной отсылке к какому-то органическому изменению, чтобы активизировать поставленную задачу невротического превосходства. Сексуальная неполноценность первоначально подрывает общую ценность личности и уже вторично становится, так сказать, связующим звеном. Особенно это бросается в глаза, когда незначительные или даже воображаемые, фиктивные аномалии, как, например, предполагаемая утрата клитора, увеличение малых половых губ, слишком обильные выделения, мифические последствия мастурбации и т. д. или же нарушения эрекции, фимоз, парауретральные каналы и асимметрия пениса и тестикул, крипторхизм становятся поводом и символом для возникновения чувства неполноценности.

Заболевание у моей пациентки началось с того, что однажды во время партии игры в теннис у нее заболел живот. За год до этого умерла ее дочь, и муж, очень любящий детей, захотел еще ребенка. Пациентка же с ранней юности всегда сетовала на свою женскую долю и совершенно не желала больше иметь детей. Боль в животе, возникшая, вероятнее всего, из-за растяжения связок, дала ее не до конца осознаваемому сопротивлению новую пищу: теперь она не могла выносить никакого давления на живот, живот стал для нее «деликатной проблемой», а затем с помощью аранжировки бессонницы и тошноты (последнее как напоминание о беременности) она добилась того, что ее муж, по совету врача, прекратил половые сношения и переселился в отдельную спальню.

Довольно характерным было сообщение о ревматизме коленных суставов. Всю вину пациентка переложила на уже умершую мать. Та заставляла ее стирать и гладить, всегда пренебрегала ею, предпочитая ей сыновей, братьев пациентки, и в последующие годы обращалась с ней так же бессердечно. Скупость пожилой женщины доставляла нашей пациентке некоторые трудности. Но она считала, что унаследовала свои болезни от отца, так что и на него была возложена доля вины.

Подобные упреки в адрес родителей предполагают, по моему опыту, какое-то другое обвинение, которое ребенок втайне хотел бы предъявить своим родителям, если он не ощущает своего превосходства или ощущает его недостаточно. Такие упреки впоследствии становятся абстрактными, как я уже показал это относительно чувства вины[149], и используются в качестве «оболочки», которая наполняется другим содержимым. Потом это будет означать, что родители были либо недостаточно ласковы, либо избаловали ребенка, либо уделяли ему мало внимания и т. д. Коротко говоря, при таких формулировках позиции по отношению к родителям и позднее к миру мы наблюдаем изменение формы, необходимое для направляющих линий, которые преследуют какую-то практическую цель, и мы часто видим другой облик, приспособленный к актуальной ситуации. Это позволяет проследить путь, которым осуществлялось это изменение формы. При этом наш метод пользуется средствами редукции, симплификации (Ницше), абстракции[150]. Наряду с изменением формы большую роль играет усиление или же ослабление руководящей фикции. Чем неувереннее чувствует себя пациент, тем сильнее бессознательная тенденция толкает его к тому, чтобы сделать руководящую идею интенсивнее, стать зависимым от нее. Здесь я охотно соглашусь с остроумным замечанием Файхингера относительно идей, которые, если рассматривать их исторически, обнаруживают склонность превращаться из фикции (ложной, но ценной, с практической точки зрения вспомогательной конструкции) в гипотезу, а позднее в догму. В индивидуальной психологии такое изменение интенсивности в общих чертах характеризует человеческое мышление: в норме (фикция как искусный прием), в неврозе (попытка реализовать фикцию) и в психозе (неполный, но надежный антропоморфизм и реализация фикции – догматизация). Сильнейшая внутренняя потребность заставляет искать компенсации посредством усиления защищающих направляющих линий, поэтому у нормальных людей обычно можно найти эквиваленты невротических и психотических направляющих линий и характерных свойств, которые по мере надобности могут корректироваться с целью привести их в соответствие действительности. Если редуцировать выделенные направляющие линии нашей пациентки, исключить для них изменение формы и интенсивности и использовать в их основной форме – вместо развившихся позднее направляющих линий, – то это прозвучит так: я всего лишь женщина и вынуждена защитить себя от унижений (часто в форме «Я хочу быть мужчиной!»). Нормальный человек тоже всю жизнь руководствуется этой формулой. Она помогает ему «вписаться» в нашу мужскую культуру, и она же дает постоянный стимул для «маскулинизации» этой культуры. Но она предназначена только для расчетов, примерно как вспомогательная линия в геометрии. И если результат, то есть более высокий уровень, оцениваемый как «мужской», достигнут, она «исключается из расчетов» (Файхингер). Что касается мифа – направляющей линии целого народа, – то Ницше сожалеет о его превращении в сказку и призывает к «его превращению в мужское начало».

Невротик подчеркивает эту фикцию, воспринимает ее слишком буквально и пытается форсировать ее реализацию. Его задача – не приспособиться, а укрепить свой престиж, что практически недостижимо или затруднено внутренними противоречиями и страхом перед угрожающим поражением, при том, что пациент не знает значения и дальности действия своей, большей частью бессознательной, фикции. Но правильно оценить ее ему также мешает чувство незащищенности и часто бессознательное чувство неполноценности. Психотик же ведет себя так, будто его фикция – это истина. Он действует под ее сильнейшим принуждением и ищет спасения у созданного им же самим бога, которого воспринимает как реально существующего. И поэтому он ощущает себя одновременно и женщиной, и сверхмужчиной, последнее в реакции утрированного мужского протеста. Кажущееся расщепление личности соответствует психическому гермафродитизму, изменения формы весьма разнообразны, например сочетание бреда преследования и бреда величия, депрессии и мании, и при этом фиксирование бреда в качестве самозащиты облегчается относительной несостоятельностью или абсолютной слабостью корригирующих возможностей. Если из фрейдовского уравнения dementia praecox[151] убрать привнесенную в нее избыточную сексуализацию, сократить ее с обеих сторон на избыточный фактор либидо, то останется наша, гораздо более глубокая, формула психического гермафродитизма с мужским протестом, против которой Фрейд полемизирует в своей работе, не осознавая ее истинного значения.

Возвращаясь к истории болезни нашей пациентки, стоит еще упомянуть, что она, испытывая чувство обделенности, предпочитала разные формы мужского протеста, стремления к равенству. Так, она была нетерпима к достижениям мужчин. Пациентка подвергала их довольно резкой критике, особенно если кто-то «зазнавался». В таких случаях нередко объектом ее невротических нападок становились врачи с их самоуверенными манерами, которые многим кажутся необходимыми в обращении с больными. Правда, при этом ею руководил своего рода инстинкт, запрещающий ей вмешиваться в конкретные врачебные предписания из соображений цели ее болезни. Но иногда доходило до того, что ответом на безобидное врачебное мероприятие были рвота и тошнота, причем пациентка никогда не упускала случая указать на