Личность и патология деятельности - Блюма Вульфовна Зейгарник

мышлению как деятельности управления поиском решения задач. Этот аспект, продиктованный кибернетическими исследованиями, безусловно оказался плодотворным для психологии мышления, вместе с тем он вызвал у ряда исследователей односторонний подход в анализе процесса мышления: мышление стало рассматриваться как аналог работы электронно-вычислительных машин. Оно стало сводиться к элементарным информационным процессам, к манипуляции символами. С полным правом замечает О.К. Тихомиров: «Если распространение кибернетики привело к концентрации внимания на общей, принципиальной схеме всякой деятельности, то проблема специфически человеческих особенностей деятельности оказалась незаслуженно как бы отодвинутой на второй план» [56]. Между тем, говоря о природе человеческой деятельности, А.Н. Леонтьев пишет, что она «имеет свою аффективную регуляцию, непосредственно выражающую ее пристрастность» [26]. Эта пристрастность присуща в особой степени именно мышлению: «Личностный смысл есть реальное функциональное образование, включенное в процесс управления поиском решения задачи» [56].

Естественно, что в строении и протекании мышления должны сыграть свою роль изменения мотивов. Попытаемся это показать на примере некоторых форм нарушения мышления, которые мы наблюдали у определенной группы больных шизофренией. Мы выбрали больных этой нозологии потому, что во всех психиатрических учебниках и монографиях приводятся данные, свидетельствующие о своеобразном характере нарушений мышления больных шизофренией. При этом подчеркивается, что мышление этих больных носит «вычурный», «причудливый» характер, что суждения больных «выхолощенные» «необычные», «парадоксальные».

Анализ этого нарушения проводится с различных теоретических позиций, на разборе которых мы в данной книге не останавливаемся[10]. Отметим лишь, что за последние годы объяснения нарушения мышления при шизофрении стали проводиться в понятиях используемой больными информации.

Одни ученые, как Н. Камерон (1947), Д. Чепмен (1964), Р. Пейн (1959), склонны объяснять изменения мышления больных шизофренией нарушением селективности их познавательных процессов; по их мнению, больные используют широкий круг свойств предметов, не дающих адекватную информацию о предмете. Другие, как Т. Векович (1957), Ю.Ф. Поляков (1966), Т.К. Мелешко (1966), говорят о том, что подобные нарушения мышления больных шизофренией связаны с тем, что у них актуализируются малозначимые в прошлом опыте знания. Так, Т.К. Мелешко показала, что больные используют нестандартные свойства предметов при сравнении понятий в 2,5 раза больше, чем здоровые испытуемые.

Таким образом, исследования многих авторов приводят к выводу о том, что у больных шизофренией нарушается избирательность информации. Исследуя больных шизофренией (с разными типами течения болезни), мы также обнаружили, что суждения больных о предметах и явлениях часто не отражают ни конкретного содержания явлений, ни отношений между ними. Мы назвали этот феномен «искажением» процесса обобщения (1961).

Сущность этого нарушения состояла в том, что при неизмененном значении предмета его личностный смысл менялся. Гармоническое единство значения вещей и смыслового отношения к ним нарушалось. Поэтому подобный больной мог в задании «классификация предметов» объединить в одну группу карандаш, шкаф и стакан по принципу твердости, ложку отнести к транспорту по принципу «движения». Другой больной объединяет термометр и самолет, потому что они являются «иллюстрацией человеческого ума»; карандаш объединяется с обувью, так как «после них остается след». Несмотря на то, что эти больные прекрасно знали, что карандашом пишут, ложкой едят, а на транспорте едут, при выполнении столь несложного задания они руководствовались не этими знаниями, а своим измененным отношением к этим вещам.

При всем различии установок, мотивов, интересов здоровый человек при необходимости классифицировать объекты, подходит к ложке как ложке, а не как к движущемуся предмету. Предметное значение вещи, с которой человек совершает ту или иную операцию, остается устойчивым. Поэтому признаки, на основании которых проводятся определенные мыслительные операции, носят в известной мере характер «банальности», «обычности».

У ряда больных шизофренией эта устойчивость объективного значения вещей нарушалась. Конечно, и у них вырабатывались общие с нашими знания о вещах и явлениях. Их представления о мире в основном совпадали с нашими. Применительно к выполняемой интеллектуальной задаче – классификация предметов – это означало, что и больные могли отнести (и они действительно относили) ложку к категории посуды или шкаф к мебели, но одновременно с этим ложка могла выступить и как объект «движения». Наряду с актуализацией обычных обусловленных всей прошлой жизнью свойств, признаков, отношений между предметами и явлениями могли оживляться и неадекватные (с точки зрения наших представлений о мире) связи и отношения, которые приобретали иной смысл благодаря измененным установкам и мотивам больных. То гармоническое единство, в которое включалось значение вещи и личностное отношение к нему, терялось благодаря изменению в сфере мотивов и установок.

Об этом свидетельствуют многочисленные экспериментальные и клинические факты.

Анализ историй болезни этих больных, наблюдения за их поведением в жизни и больнице выявили неадекватность их жизненных установок, парадоксальность их мотивов и эмоциональных реакций. Поведение больных отклонялось от обычных нормативов. Так, больной мог не заботиться о своих близких, но проявлял повышенную озабоченность по поводу «пищевого рациона» своей кошки, другой больной мог оставить свою квалифицированную профессию и, обрекая свою семью на лишения, заниматься тем, что целыми днями расставлял вещи перед фотообъективом, так как, по его мнению, «видение в различных ракурсах приводит к расширению умственного кругозора».

Специальные экспериментальные психологические исследования тоже показали неадекватность их личностных установок.

Можно предположить, что именно смысловая смещенность, присущая этим больным, приводила к глубокому изменению структуры любой их деятельности, как практической, так и умственной. В качестве существенного выступало то, что соответствовало измененным парадоксальным установкам больного.

Если больной видел смысл жизни в расстановке предметов перед фотообъективом, то классификация предметов на основании расположения предметов на рисунках являлась для него обоснованной. Опыты О.К. Тихомирова (1969), проведенные на здоровых испытуемых, указывают на то, что способ решения того или иного задания зависит от установки личности. О.К. Тихомиров давал здоровым испытуемым определение понятий и получал при этом высокий процент стандартных ответов. Когда же испытуемым давалась инструкция «отвечать как можно оригинальнее», то существенно менялось протекание деятельности – у здоровых испытуемых тоже нарастало количество использованных нестандартных признаков. «Таким образом, – замечает О.К. Тихомиров, – и у здоровых испытуемых выявление наиболее привычного банального смысла вещей зависит от отношения и установки, с которой испытуемый приступает к выполнению задания» [56].

* * *

Особенно четко выступала роль личностного фактора в том виде нарушения мышления, обозначенном нами как «разноплановость» мышления (1958), при котором суждения больных протекают в разных руслах.

Речь идет не о подходе к явлению с разных сторон, свойственном мышлению здорового человека, при котором действия и суждения обусловлены единой целью и условиями задания, установками личности.

Речь идет также не о тех колебаниях уровня суждений, возникающих как результат измененной работоспособности, из-за которой больные на какое-то время лишаются возможности правильно и адекватно рассуждать, но которые не