Невротический характер - Альфред Адлер

нас к уже обсуждавшимся выше интересным и психологически значимым приготовлениям – к пробным попыткам запустить компенсацию изначального чувства неполноценности. Все несовершенные органы ребенка стремятся к тому, чтобы, используя все свои врожденные способности и возможности развития, выработать целесообразные, так сказать «умные», готовности. Попытки конституционально неполноценных органов, неудачные во многих отношениях вследствие возрастающего напряжения при ответе на вызовы внешнего мира, создают постоянно усиливающееся впечатление неуверенности, а низкая самооценка ребенка порождает длительное чувство неполноценности. И получается так, что уже в раннем детстве за лейтмотив принимается овладение ситуацией по некоему образцовому примеру (а обычно уже за рамками этого примера), и устанавливается, а затем автоматизируется длительный волевой импульс, направленный на то, чтобы передать длительное руководство главной идее – воле к власти. Такова целевая установка невротической психики, соответствующая, сознательно или бессознательно, следующей формуле: я должен поступать так, чтобы в конечном итоге стать хозяином ситуации. Долгое пребывание ребенка в фазе чувства неполноценности приводит к укреплению и усилению интенсивности этой руководящей формулы, так что в какой-то период развития благодаря особой интенсивности всех усилий, подготовительных действий, готовностей, черт характера изначальное чувство неполноценности становится «запертым».

Более или менее нормальные органы тоже совершают пробные попытки, так как они формируют готовности ходить, видеть, есть, слышать. Экснер[108] подчеркивает, что такие пробные попытки в речевом развитии предшествуют определенным звукосочетаниям. Гораздо более болезненно формируются навыки неполноценных органов при становлении трудовой деятельности, их готовности и способы работы в самом благоприятном случае сверхкомпенсации способствуют творческим достижениям и умениям, но часто, например в неврозе, результаты едва просматриваются из-за излишней осторожности. Следуя путем, который определяется предохранительной тенденцией, ребенок пытается узнать о своих ошибках, исправить их или, используя какой-нибудь трюк, извлечь из них пользу. Настоящей причины своей неполноценности он не знает, а часто из гордости и не хочет знать, поэтому он легко склоняется к тому, чтобы списать ее на внешние причины, обвинить «коварство объекта», большей частью родных, и тем самым он занимает агрессивную, враждебную позицию по отношению к реальному внешнему миру так же, как делают избалованные и нелюбимые дети. В большинстве случаев у него остается предчувствие, ожидание злой судьбы как абстрактный остаток его чувства неполноценности, это предчувствие он охотно преувеличивает, часто перерабатывает в чувство вины, если ситуация дает хорошее основание для предвидения, проявления осторожности, остановки в деятельности. В конечном итоге невротическое стремление ведет к тому, чтобы расширить границы личности и охранять их, беспрестанно испытывая собственные силы и соизмеряя их с трудностями внешнего мира. К этим напряженным попыткам можно свести некоторые наклонности невротика: играть с огнем, создавать и выискивать опасные ситуации, получать удовольствие от чего-то жестокого, дьявольского. Так же как и садистические влечения, преступные наклонности лежат на главной линии, направленной к превосходству, но часто они терпят крушение в столкновении с социальным чувством, и тогда человек тенденциозно преувеличивает их лишь в воспоминании, чтобы ужаснуться их возможной реализации.

С пристрастием пользуется невротичность недостаточностью функций органов, детскими дефектами, общим ощущением болезни: с одной стороны, чтобы сохранить личностное чувство пациента – в основном под видом дерзкого бунта против родительского авторитета, а позднее против требований самой жизни – с другой, чтобы отсрочить решения и столкновения, опасные для фикции, под видом искусной обструкции, то есть сдать некоторые второстепенные боевые позиции ради удержания более важных. Да, невротик часто будет искать маленькие поражения и даже вызывать их искусственно или создавать опасные перспективы, чтобы найти в них оправдание своего невротического поведения и своей осторожности. У пациентов с невротически фиксированными детскими дефектами всегда можно заметить особенное упрямство и агрессию по отношению к отцу или матери.

Навязчивые поиски внешних трудностей, попытки одолеть их, справиться с ними, положить им конец, недооценка и обесценивание жизни и ее радостей или бегство от них характеризуют, таким образом, одну сторону невроза. При этом довольно часто обнаруживается, что пациент в самом пламенном воодушевлении, хотя и платонически, мечтает о жизни, работе, любви и браке, тогда как скрытно, используя свой невроз, загромождает к ним доступ, чтобы обеспечить себе чувство господства на более ограниченной территории – в семье, у отца или у матери[109].

Этот обращенный вовне пугливо-осторожный взгляд невротика, озабоченного охраной своей руководящей фикции, как правило, сопровождается также более интенсивным самонаблюдением. Иногда в ситуации психологической незащищенности можно обнаружить у пациента персонифицированную, обожествленную руководящую идею в качестве «второго Я», внутреннего голоса, аналогичного «сократовскому демону», – предостерегающего, подбадривающего, карающего, обвиняющего. И все, что нам рассказывает неврастеник или ипохондрик – как он копается в себе, как скрупулезно контролирует и отслеживает все свои жизненные акты, – относится ко всем нервнобольным людям вообще.

Самонаблюдение может привести к отграничению арены борьбы благодаря использованию страха заболеть, причем невротик в любой момент способен предпринять охраняющее отступление и, вместо того чтобы зацикливаться на своих проблемах, «органических» ощущениях, может решить свою задачу даже «вопреки ее бремени». Самонаблюдение предполагается эффективным, когда примитивные предохранители – страх, стыд, застенчивость, а также более сложные – брезгливость, совесть, нервные припадки – сопровождают предчувствие какого-то поражения, чтобы не позволить личностному чувству упасть ниже определенного уровня из-за этого ожидаемого поражения. Самонаблюдение и самооценка, всегда подстегиваемые и усиливаемые руководящей фикцией, будто бы создавая операционный базис и включая агрессию, сразу же активируют невротические, принципиальные черты характера – зависть, скупость, властолюбие и др. В непрекращающейся борьбе нервнобольного за его собственную значимость и против значимости других людей усиленное самонаблюдение играет свою роль, оно подстегивает «думание наперед» и фантазию, и оно всегда активизируется, когда пациент уклоняется от принятия решения или длительное время пребывает в сомнениях. Самонаблюдение всегда происходит из чувства несостоятельности и им же навязывается, и это так же легко понять, как и то, что оно в конечном счете достигает своей цели, к которой, собственно, и стремилось: чтобы пациент был осторожен.

Таким образом, самонаблюдение, по сути, есть промедление, эгоизм, мания величия, запоздалая мудрость, сомнение, иллюзия собственной малости, и оно смыкается со всеми другими феноменами, вызванными чувством неполноценности; особенно хорошо служит оно для усиления и контроля «черт мужского протеста»: смелости, гордости, честолюбия и других, а также для углубления всех предохранительных тенденций, таких как бережливость, точность, прилежание, чистоплотность. Самонаблюдение влияет на внимание и служит также для управления им, поэтому занимает видное место в сети предохранительных тенденций. Однако результаты самонаблюдения тенденциозно фальсифицируются. Было бы ошибкой рассматривать его как либидинозное или доставляющее чувственное удовольствие. Скорее, функция самонаблюдения состоит в том, чтобы тенденциозно сгруппировать все впечатления внешнего мира и привести их к общему знаменателю так, чтобы