Невротический характер - Альфред Адлер

и более фиксированный центр внимания, чем такая цель, как получение удовольствия. Невозможность ориентироваться на них и вымерять по ним свое поведение заставляет даже ребенка прекратить подобные попытки. Наконец, это злоупотребление некоей абстракцией, когда из разнообразно скомбинированных психических движений поиск удовольствия извлекается посредством petitio principii[91] в качестве ведущего мотива только потому, что уже до этого каждое влечение объявлялось либидинозным, то есть направленным на поиски удовольствия.

Шиллер, изучавший философию Канта, прозорливо допускал, что по крайней мере в будущем житейскими делами будет править «философия», при том что пока еще мир управляется «голодом и любовью»[92]. Но правление сексуальности, по Фрейду, или, что для него одно и то же, либидо, обобщенно приписываемого любви, – это насилие над логическим мышлением и само по себе фикция дурного свойства. Возведенная в догму, она должна привести к слишком большим противоречиям и искажению понятий, потому что чересчур контрастирует с действительностью. Наконец, понятие «любовь» сегодня еще слишком мало дифференцированно. Оно используется для многих побуждений социального чувства, и они существенно отличаются друг от друга. Но при некритическом употреблении к нему легко примешиваются обертоны, которые имитируют исключительную связь с сексуальностью. Из этой языковой неточности (родительская любовь, детская любовь, супружеская любовь, любовь к себе, любовь к отечеству и т. д.) и возникло ошибочное воззрение Фрейда. Он просто нашел во всех этих отношениях то, что уже до этого бессознательно вложил эротическими обертонами в понятие «любовь», – либидо.

Труднее, кажется, развенчать примат «инстинкта самосохранения», тем более что этот принцип наделен, с одной стороны, дополнительными телеологическими вспомогательными конструкциями, а с другой – мощью дарвиновской теории естественного отбора. Однако в любой момент сплошь и рядом происходит так, что мы совершаем поступки, которые нарушают как принцип самосохранения, так и принцип сохранения вида, что нам дозволен некоторый произвол оценивать выше или ниже значение как удовольствия, так и самосохранения, что мы зачастую даже отказываемся, полностью или частично, от самосохранения вплоть до желания умереть, как только в игру включается удовольствие или неудовольствие; что мы, с другой стороны, часто воздерживаемся от получения удовольствия, как только нам самим или нашему чувству самости угрожает какой-то ущерб. Каким же образом оба этих, безусловно действенных, стимула подчиняются главной линии, ведущей к повышению личностного чувства? Два разных взгляда на это соответствуют двум типам людей (и этот ряд можно продолжить): один из них не может обходиться для своего личностного чувства без какой-то доли удовольствия, а для другого важнее всего сама жизнь, и он помышляет о бессмертии. Отсюда происходят модифицированные способы апперцепции, обусловливающие антагонистическое мышление по схемам: «удовольствие – неудовольствие» или «жизнь – смерть». Одни не могут обесценить удовольствие, другие – жизнь. В идее зачатия, которая опять же обдумывается антагонистически, по схеме «мужское – женское», оба этих типа сближаются и ищут свое выражение в направлении «мужского протеста». Что же касается невротиков, то один тип старается компенсировать свое чувство неудовольствия из-за неполноценности органов, а другой вырос в страхе перед гибелью, перед преждевременной смертью. Тому и другому мировоззрение предоставляет только фрагменты целостной картины, у того и другого душа отчасти страдает дальтонизмом, но при этом часто бывает более прозорливой, подобно дальтоникам с их представлением о цвете.

В заключение этого критического обзора укажем на безусловный примат воли к власти, руководящей фикции, которая включается тем резче и формируется тем раньше, часто на скорую руку, чем острее выступает на передний план чувство неполноценности у органически неполноценного ребенка. Личностный идеал создается предохранительной тенденцией как ориентир и фиктивно несет в себе все достижения и дарования, в которых предрасположенный ребенок полагает себя обделенным. Эта усиленная, по сравнению с нормой, фикция регулирует сообразно себе память, а также черты характера и готовности. Невротическая апперцепция следует образной схеме, работающей с сильными противоположностями, группировка впечатлений и ощущений происходит в соответствии с ложными и надуманными оценками, и всегда присутствует стремление к некоему идеальному паритету.

В самой сущности невротической фикции, возвеличенного личностного идеала заложено то, что ее видят то как «абстрактный механизм», то как «конкретный образ», как фантазию, как идею. В первом случае нельзя упускать из виду символичность представления и его связь с компенсированным чувством неполноценности, а во втором прежде всего нужно разглядеть главную составляющую психической динамики – движение «наверх». Пока мы не примем во внимание при анализе психогенного заболевания это главное стремление «наверх», сущность болезни останется для нас не ясна; какими бы полными ни были знания психотерапевта, без отнесения к личностному идеалу вторичных направляющих линий – получение удовольствия, самосохранение, аффективность (Блейлер), а также тех ориентиров, которые произрастают из органической неполноценности (Адлер), наше понимание несовершенно: «И видит их, да жаль: духовная их связь / Тем временем исчезла, унеслась!»[93]

Неудивительно также, что руководящему личностному идеалу в разных случаях принадлежат одновременно разные, чаще всего сразу несколько, акцентуаций, поскольку они происходят из неполноценностей разных (обычно многих) органов. Предварительная, безусловно, несовершенная схема, пока без поправок на социальное чувство и больше соответствующая абстрактной психике нервнобольных, нежели структуре здоровой души, могла бы выглядеть следующим образом:

В этой схеме необходимо продумать самые разнообразные связи, чтобы она соответствовала своему назначению и ее можно было применять для поверхностной ориентировки. Вместо этих связей и большого количества записей мы хотим обсудить некоторые характерные феномены и то, как они завуалированы социальным чувством, феномены, представляющиеся важными для понимания неврозов и невротического характера.

Любая из абстрактных направляющих линий невроза и лежащий в ее основе психический механизм могут быть доступны сознанию в каком-то образе воспоминаний. Такой образ может возникнуть из остатков детских переживаний, или это может быть продукт фантазии, какой-то формы проявления предохранительной тенденции. Иногда он представляет собой символ, как бы ярлык для обозначения способа реагирования и порой образуется или преобразуется лишь со временем, зачастую уже в развитом неврозе. Этот символ, очевидно, является эффектом экономности мышления – по принципу наименьшего расхода сил (Авенариус[94]) – и никогда не бывает значим как содержание, а только как абстрактная схема или остаток какого-то психического события, в котором однажды осуществилась судьба воли к власти. Никогда не следует истолковывать эту схематичную фикцию иначе чем аллегорически, какой бы конкретной она ни казалась. В ней отражается реальный составной элемент переживания вместе с некоей «моралью», и оба удерживаются воспоминанием ради безопасности действий – либо как напоминание, чтобы лучше держаться направляющей линии, либо как предубеждение, чтобы не отклоняться от нее. Никакой из этих образов воспоминаний, ни одна из