Невротический характер - Альфред Адлер

вынуждают ребенка прощупывать любые возможности, накапливать опыт и развивать память, потому что так можно навести мосты в будущее – туда, где сила, власть и исполнение всех желаний. Навести эти мосты – важнейшее дело для ребенка, ведь в противном случае он растеряется под грузом нахлынувших впечатлений – без совета, без руководства, без утешения.

Едва ли можно правильно очертить или выразить словами эту первую стадию пробуждающегося субъективного мира, становления «Я». И все же можно сказать, что образец для подражания должен быть таким, чтобы он мог дать ребенку бо́льшую безопасность, помогал ему лучше ориентироваться, влияя на направленность его желаний. Но безопасность ребенок может обрести только в том случае, если будет нацелен на некую фиксированную точку, в которой он видит себя большим, сильным, свободным от ограничений раннего детства. Образный способ нашего мышления, основанный на аналогии, предполагает, что этот будущий, изменившийся образ собственной персоны представляется в облике отца, матери, старшего брата или сестры, учителя, какого-то профессионала, героя либо же в облике животного или божества. Все эти влиятельные фигуры обладают силой, властью, знанием и умением, и каждый из них является символом для фиктивной абстракции. И точно так же, как вылепленный из глины идол, они наделяются силой и жизнью благодаря человеческому воображению и в свою очередь воздействуют на психику, которая их породила.

Этот мыслительный трюк имел бы отпечаток паранойи и dementia praecox[79], при которых из жизненных трудностей создаются, ради сохранения личностного чувства, «злонамеренные силы», если бы ребенку не была дана возможность в любой момент ускользнуть из-под чар своей фикции, не брать в расчет свои проекции (Кант) и использовать только вытекающий из этой вспомогательной линии импульс. Чувствуя неуверенность, он устанавливает для себя фантастические цели, чтобы ориентироваться в мире, но она все же не настолько велика, чтобы недооценивать реальность и превратить образец в догму, как это происходит в психозе. И все-таки нельзя не отметить, что и неуверенность, и такой трюк мышления, как фикция, имеют схожее значение у здорового человека, нервнобольного и сумасшедшего.

Общечеловеческое в этом процессе то, что апперципирующая память попадает под власть руководящей фикции. Тем самым для всех людей целостное мировоззрение дается в определенных границах. Ребенок из-за своей малости и ничтожности всегда будет стремиться расширить свои границы и затем помечать их по образцу самого сильного в его окружении. А затем в ходе психического развития оказывается: то, что изначально было искусным приемом воображения, важным и ценным лишь в определенном контексте, средством для того, чтобы занять определенную позицию, найти направление, установить контроль, – постепенно становится целью, очевидно потому, что ребенок только таким способом, а не прямым удовлетворением инстинктов может добиться уверенности в поведении[80].

Таким образом, за пределами физической сферы появляется значимая точка, на которую ориентируется психика, – центр тяжести человеческих мыслей, чувств и желаний. И механизм апперципирующей памяти со всем ее громадным опытом превращается из объективно действующей системы в субъективно работающую схему, модифицированную фикцией будущей личности. Теперь ее задача – установить такие связи с внешним миром, которые послужат возвышению личностного чувства, дать директивы и подсказки подготовительным действиям и мыслям и накрепко связать их с уже доработанными прежними готовностями. Вспомним здесь меткое высказывание Шарко[81] о научных исследованиях: ученые всегда находят только то, что знают. Если это наблюдение справедливо применительно к практическому опыту, то тогда весь круг нашего восприятия ограничен некоторым числом выработанных психических механизмов и готовностей, как это видно из учения Канта о формах нашего созерцания[82]. Таким же образом детерминированы и наши действия – содержанием этого опыта, определенным и оцененным исходя из руководящей фикции. Как таковые наши оценочные суждения соответствуют масштабу фиктивной цели, а не каким-то «реальным» ощущениям и не чувству удовольствия. А конкретное действие предпринимается, по выражению У. Джеймса[83], по типу апробации – по чьему-то призыву, приказу или позволению.

Руководящая фикция, таким образом, изначально есть средство, искусный прием, посредством которого ребенок пытается освободиться от чувства неполноценности. Она запускает процесс компенсации и служит предохранительной тенденцией[84]. Чем больше чувство неполноценности, тем настоятельнее и сильнее потребность в надежной направляющей линии, тем резче она проступает. Эффективность психической компенсации, так же как и соматической, связана с мощностью дополнительной работы, и она приводит к поразительным, часто многозначным и оригинальным явлениям в душевной жизни. Одна из форм такой компенсации, предназначенная для сохранения личностного чувства, – это невроз и психоз.

Конституционально неполноценный, избалованный и ненавидимый ребенок со своими многочисленными недугами, с чувством незащищенности будет более четко разрабатывать свою фиксированную точку и ставить ее выше, более отчетливо обозначать направляющие линии и более пугливо или принципиально придерживаться их. На самом деле главное впечатление при наблюдении за невротически предрасположенным ребенком – это то, что он гораздо осторожнее принимается за дело и считается с любыми предрассудками и что ему не хватает непосредственности в отношениях с действительностью, далее – что его агрессивная позиция разжигается тем, что он хочет выровнять какую-то ситуацию – либо враждебностью, либо подчинением. Чаще всего в выборе средств борьбы он руководствуется своей органической неполноценностью и использует ее против родных или фиксируется на ней из упрямства. Нередко, чтобы укрепить свою позицию, он поначалу симулирует или преувеличивает недуг, который перенял у кого-то из своего окружения. Там, где такого рода средства не действуют на близких, он пытается устранить недуг повышенной затратой сил, причем часто добивается больших художественных успехов, если сверхкомпенсация направлена на функциональные аномалии зрения, слуха, речи, мускулатуры. С этим связаны и сильные побуждения к самостоятельности. Или же ребенок будет искать спасения в усиленной поддержке, каковую могут обеспечить страх, чувство собственной малости, слабость, неловкость, неумелость, чувство вины, раскаяние, пессимизм. Ту же направленность имеют закрепление детских дефектов и фиксация психического инфантилизма, который порой может проявляться как диссоциация или дебильность, если только то и другое не происходит исключительно из упрямства или наряду с ним и не является, по сути, детским негативизмом.

Некоторые из этих недугов – только субъективные ощущения и целиком или наполовину обусловлены ошибочным суждением, которое возникает у детей при попытках обосновать или понять их чувство неполноценности. Часто уже в эти логические интерпретации примешивается компенсирующее честолюбие ребенка или его агрессия против родителей. «Виноваты родители, судьба», «это потому, что я самый младший, слишком поздно родился», «это потому, что я неряха», «потому, что я, наверно, неродной ребенок, у меня неродной отец, неродная мать», «потому, что я слишком маленький, слишком слабый, у меня голова маленькая, я слишком уродливый»,